Книга Год в Касабланке - Тахир Шах

После двух дней, проведенных в машине, мы прибыли в Тан-Тан в полном изнеможении. Это был скучный пыльный поселок, застроенный зданиями из шлакобетона и дешевого цемента. Я поклялся, что больше никуда не поеду. Ариана продолжала ныть про свою черепаху. Я поехал на рынок и стал расспрашивать первого встречного. Он оказался мясником. Рубашка на его груди была забрызгана кровью, а когда он улыбался, то показывал при этом полный рот крупных зубов.

— Нам нужно купить черепаху, — сказал я сердито.

— А зачем она вам?

— Чтобы можно было возвратиться домой.

Мясник спросил, собираемся ли мы забить эту черепаху.

— Конечно же нет, — резко ответил я.

— Из них получается хороший бульон, — пояснил продавец. — В самый раз к обеду.

Я закрыл Ариане уши.

— Это не для еды.

У мясника изменилось выражение лица.

— А, маленькую любимицу, маленькую любимицу для маленькой девочки.

— Да, маленькую любимицу.

— Не на обед, — подтвердил сам себе мясник.

— Нет, не на обед.

Он кивнул и улыбнулся, обнажив зубы.

— Сейчас я вам покажу.

Не сказав больше ни слова, он повел нас в дальний конец базара, где стоял человек с большими водянистыми глазами, державший в руках коробку. Мясник указал на коробку. В ней с важным видом лежала хрупкая молодая черепаха. Человек с водянистыми глазами сказал, что черепаху схватила собака и поэтому ее нельзя есть.

— О, мы не собираемся ее есть, — объяснил я. — Это для моей дочери. Она вылечит черепаху, чтобы та принесла барака в наш дом.

Я достал бумажник и спросил о цене. Мне было все равно, сколько продавец с меня запросит.

Но человек с водянистыми глазами покосился на Ариану, потом на черепаху и сказал, вытирая слезу в уголке глаза:

— Это подарок. Нет ничего приятнее, чем сделать душу ребенка счастливой.

Хамза встретил нас в Дар Калифа и рассказал, что на нас свалилась новая беда. Я приготовился к очередной истории о Квандише или дохлой кошке, но на этот раз сторож, казалось, забыл о джиннах.

— Нет, на этот раз бидонвиль, — сказал он. — Трущобы.

— А в чем дело?

— Правительство собирается все здесь сносить.

После взрывов, совершенных террористами-смертниками шестнадцатого мая, ходили слухи, что они планировали свои нападения, укрывшись в трущобах Касабланки. В новостях по телевизору перечислялись так называемые бидонвили, очень похожие на наш собственный, с несколькими небольшими торговыми рядами, с беспорядочно построенными грубыми лачугами, скромной побеленной мечетью и морщинистым имамом.

После переезда в Касабланку я втайне надеялся, что трущобы, окружавшие оазис Дар Калифа, будут снесены, а на их месте появятся дорогие виллы. Ведь тогда наверняка построят новую дорогу, супермаркет, кафе и магазины. Если бы исчезли трущобы, то с ними пропали бы зловонные лужи, комары, тучи кусачих мух, кричащие ослы, нечистоты и горы гниющего мусора.

Сторож наклонился и потянул меня за рукав рубашки.

— Если они снесут трущобы, — сказал он тихо, — то нам негде будет жить.

На следующий день после нашего возвращения из Тан-Тана я позвонил архитектору и спросил, когда же наконец придут строители.

— Через дыры, проделанные вашими рабочими, бегают крысы, — сказал я, сдерживая гнев.

— Заведите собаку, — ответил он.

— Не могли бы вы прислать бригаду на этой неделе?

Архитектор вздохнул так, словно у него просили невозможного.

— Строители будут, — сказал он.

— Когда?

— Они будут.

— Но когда именно? — вопросил я снова, уже более строгим тоном.

— Когда на то будет воля Аллаха, — ответил он.

Неделя прошла, но строителей не было и в помине. Я снова и снова звонил архитектору, но его мобильный телефон был выключен. Секретарша в офисе-галерее сказала, что Мохаммед уехал в Париж и неизвестно, когда вернется.

Проблема с крысами приобретала серьезный характер. Они настолько распоясались, что свили гнездо в нашем матраце, прогрызли дырки в стене книжного шкафа и испортили мои книги. Вдобавок они сожрали все мыло в доме. Рашана боялась за наше здоровье и приказала мне разделаться с крысами, пока они не покусали детей.

Я посоветовался с Османом. Широко улыбнувшись, тот поднял оба больших пальца вверх: мол, сделаем.

— Только без яда, — сказал я.

— Никакого яда, мсье Тахир.

— И не надо мышеловок!

— Нет, мсье Тахир, никаких мышеловок.

Он медленно удалился и вернулся к вечеру с листом картона и тюбиком клея. На тюбике были нарисованы дом, машина, лодка, детские игрушки и какое-то животное, отдаленно напоминающее крысу.

Осман выдавил некоторое количество клея на картон и положил его внутрь одной из дыр в стене. Затем снова поднял большие пальцы вверх и поспешил к молитве. На следующее утро, наведавшись к этой дыре, мы, к моему великому удивлению, обнаружили, что три солидного размера крысы намертво приклеились к картону, раскинув лапы.

Дни шли своим чередом, а Хамза упорно препятствовал тому, чтобы я попал в запертую комнату в дальнем конце сада. Я попытался вскрыть замок и взломать ставни, чем вызвал глубочайшее неодобрение сторожа. Он уговаривал меня забыть об этой комнате и возобновить столь популярную традицию выставления блюд с пищей для Квандиши. Когда Хамза уже в десятый раз повторил мне, что ключ потерян, я предложил пригласить слесаря.

— Он плохой человек, этот слесарь!

— Наверное, в Касабланке не один слесарь.

Хамза презрительно скривил лицо.

— Они все плохие люди, — сказал он. — Слесарь сделает дубликаты ключей, придет и ограбит нас среди ночи.

— Но у нас трое сторожей, охраняющих дом.

Хамза опять начал ворчать.

— Никакому слесарю не открыть эту дверь.

— Почему?

— Поскольку она закрыта не просто так!

Мой отец никогда не говорил об этом, но мне кажется, он стыдился того, что вырастил детей в обстановке спокойной английской деревни. Сам он детство провел в Гиндукуше, мальчишкой бродил в предгорьях Гималаев. Его необычное воспитание началось рано — он был рожден в горах в Шимле, когда его отец охотился на винторогого козла — мархура. Его мать-шотландка, никогда не отстававшая от мужа, и на этот раз сопровождала его, несмотря на то что была на восьмом месяце беременности. Когда со временем у моего отца появились свои дети, оказалось, что ему очень трудно осознать их школьную жизнь. Мы были, как он часто напоминал нам, первыми детьми в истории его семьи, которые ходили в школу. Все предыдущие поколения были воспитаны эклектической смесью поэтов, философов, мистиков и воинов. Для моего отца получить образование означало научиться скакать верхом и, стреляя, попадать на скаку в газель в возрасте девяти лет, знать наизусть стихи персидского поэта Саади в двенадцать и постоянно совершенствоваться в шахматной игре. Он ворчал, когда слышал, что его единственный сын учит латынь, тренируется в прыжках в длину и играет на флейте.