Книга Фантом - Андрей Сенчугов

Через несколько дней после начала эксперимента над людьми после ряда вполне удачных опытов профессор Шиманский был неожиданно для его коллег и для него самого взят под стражу и увезён без объяснения причин ареста. Позже до всего персонала, руководимого Шиманским, был доведён приказ об отстранении профессора от научной деятельности в связи с его участием в антиправительственном заговоре. Коллеги молча восприняли эту новость, им не хотелось верить, что увлечённый своей работой, хотя и немного чудаковатый профессор, мог участвовать в политических акциях. Гораздо более подходила версия, что на Шиманского обратили внимание «борцы» за чистоту арийской нации. Также весьма кстати кое-кто из сотрудников припомнил, что Шиманский, особенно в последнее время, выражал недовольство по поводу жестокого обращения с подопытными людьми и выражал им сочувствие.

Место профессора занял его заместитель Эрлих Вяльбе, который немногим уже уступал Шиманскому в научных вопросах, а главное, был чистокровным арийцем в отличие от своего шефа. Проявив перед куратором Руфом невиданную ранее озабоченность по поводу временами появляющегося инакомыслия со стороны профессора, Вяльбе намекнул, что сам готов руководить лабораторией. Тем более, что он был в курсе всех научных разработок. И как человек, в жилах которого течет арийская кровь, не склонен к излишней сентиментальности к низшим расам, к которым, безусловно, принадлежит Шиманский. Вопрос был решён быстро – Шиманского отправили в концлагерь, а Вяльбе с ещё большим рвением окунулся в работу. Но последовала череда неудач – опыты проваливались один за другим. Люди не становились бессмертными под действием эликсира. Количество умерщвленных росло день ото дня, а с их смертью ничего не менялось. Руф требовал от Вяльбе объяснений, но тому и в голову не могло придти, что сколько ни используй простой булыжник при изготовлении эликсира, жертвы во имя будущего Третьего Рейха, хотя их было и не жалко, были принесены зря…

Глава 8

– Ну что, господин Шиманский? Рад видеть вас в стенах этого заведения, – Роммингер улыбнулся, когда колонна арестованных прошла мимо него.

Шиманский удивленно оглянулся на знакомый голос, поправив на носу очки с треснутыми стеклами. Выглядел он неважно – сказывались тяжелые условия жизни в концлагере. Вечером Шиманский был отконвоирован в кабинет нового начальника лагеря Роммингера.

– Как видите, жизнь непременно всё расставляет на свои места, и каждый попадает в то место, которого он в конце концов достоин, – Роммингер усмехнулся и выпустил струю сигаретного дыма в лицо узника. Шиманский зашелся в жестоком кашле. Тяжелые условия сильно подкосили его здоровье. Когда он прокашлялся, то с усмешкой посмотрел на Роммингера и спросил:

– Значит и вы, Роммингер, достойны всего лишь места главного надсмотрщика?

– А вот и нет, – недовольно возразил Роммингер. – Я не долго буду иметь удовольствие любоваться рылами обитателей этого лагеря. Я – боевой офицер.

– Что же тогда привело вас сюда?

– Ранение. После нашего с вами совместного похода в Гималаи передо мной была поставлена другая задача – разведка боем в одной из испанских провинций. Там русские испытывали новые образцы своих вооружений. Мои люди выполнили задание, хотя и ценой больших потерь. Меня самого тяжело ранили. Но я пошел на поправку и не долго валялся в госпитале. Я мог бы уехать в Мюнхен и долечиваться дома, но спокойная жизнь расхолаживает и вредна для тех, кто неравнодушен к карьере военного. Я попросил командование, чтобы мне предоставили такую службу, где бы я мог восстановить свои силы и вернуться в строй прежним боевым офицером. Из всех предложенных я выбрал это. Но лишь временно! А пока я здесь буду приносить пользу фюреру.

– Судя по вашему не вполне здоровому виду, вам ещё долго предстоит здесь находиться.

– Я так не думаю. Да, раны еще дают о себе знать, но я надеюсь, что скоро поправлюсь.

– Это место не для санаторного пребывания, господин начальник.

– А по мне так лучше здесь, чем в тишине больничных коек.

– Вам виднее.

Они помолчали.

– А что, Шиманский, вы действительно смогли изготовить эликсир, дающий бессмертие?

– Я не могу отвечать на эти вопросы. Моя работа не подлежит разглашению.

– Да перестаньте, профессор! Неужели вы наивно полагаете, что вас бы так просто оставили в живых, если вы слишком много знаете?

– Я над этим не задумывался. Скорее всего, мои заслуги перед Германией чего-нибудь да стоят, если я ещё жив. Да я и так скоро подохну в этом свинарнике, – Шиманского вновь одолел приступ сильного кашля.

– Я вам сочувствую. Но немногим более чем, например, своей гончей, которая до поры до времени успешно гонялась за дичью, а потом перестала это делать и пришла пора отправить ее на живодерню.

– Жестокое и неуместное сравнение.

– А вы, евреи, не должны рассчитывать на большее.

– Я, между прочим, не чистокровный еврей. Мой отец – поляк, мать – еврейка.

– У евреев национальность определяется по материнской линии.

– Знаю. И нисколько не стыжусь своей национальности. Поверьте мне как ученому – люди всех национальностей скроены совершенно одинаково.

– Я думаю по-другому… Из вашего личного дела следует, что вы входили в организацию, готовившую покушение на фюрера.

– Чушь. Иначе меня давно уже расстреляли бы.

– Безусловно.

– Дело, как вы понимаете в другом. Мне, как и другим евреям, уготована печальная участь. Если меня пока не убили, то, скорее всего из-за того, что я мог бы ещё понадобиться.

– Мне дано указание – по возможности беречь вас, и приглядывать за вами: мало ли на что способны недочеловеки…

– Нам не о чем разговаривать, разрешите удалиться, я болен и очень устал.

– Идите, тем более что я сам не очень хорошо себя чувствую. – Роммингер побледнел, на лице появилась болезненная гримаса. – Нам с вами не помешало бы какое-нибудь снадобье, которое помогло бы нам обоим, как например, тому дикарю из пещеры: сколько его ни били, он быстро восстанавливался.

– Которого вы приказали расстрелять?

– Да, которого я приказал расстрелять… А может, он не умер, если так быстро выздоравливал? Сидит, наверное, до сих пор в своей пещере и бормочет молитвы во славу идолам, а?

– Не исключено. И всё-таки, разрешите мне удалиться?

– Идите.

На следующий день Шиманского вновь привели к Роммингеру.

– Вы так и не ответили вчера – существует ли на самом деле ваш эликсир или нет? – спросил начальник лагеря, после того, как вышел конвоир. Роммингер сидел за столом, заваленным бумагами. Судя по их небрежному расположению можно было сделать вывод, что начальник лагеря презирал канцелярскую работу. Он пил кофе, чашка которого стояла на какой-то папке с бумагами.