Книга Модель - Николай Удальцов

— Скажи мне, ты замуж хочешь?

— Когда придет время — захочу.

— Вот и твоя прабабушка тоже хотела выйти замуж.

Но при этом она хотела, чтобы у ее будущего мужа была бы не одна корова, а две.

А сейчас девушка хочет, чтобы у ее будущего мужа был бы не «Жигуль», а «Мерседес».

Ну и попробуй найти три отличия?

— Три отличия? Э… — Злата задумалась; и через мгновение передо мной была уже знакомая мне Злата:

— Я только одно отличие нашла.

— И — какое? — Мне действительно был интересен ее ответ:

— Для прабабки — коровы нужны были две, а для меня — «Мерседес» один…

— …Ну и что же, по-твоему, означает — выйти замуж? — Я не случайно свернул на брачную тропинку, потому что меня самого до сих пор брак — проблематичный институт.

— Выйти замуж?

Это… — вновь заблудилась в мыслях девушка. Впрочем, нашлась она довольно быстро:

— Это секс, но только с обедами.

— И что же тогда — муж? — я спросил не случайно, потому что, трижды побывав мужем трех разных женщин, что такое — быть мужем, кажется, так и не понял.

И получил ответ, претендующий за здравый смысл:

— Муж — это тот, кто думает, что он умнее жены.

Постепенно я стал понимать, что иногда с этой девушкой серьезным было быть смешно.

Но смешным нужно быть очень серьезно — постоянно:

— И — что ты будешь с мужем делать?

— Как что?

Человекаться…

…Как-то вышло так, что я постепенно перехватил инициативу в нашем разговоре, но Злата, довольно безлукаво, попыталась вернуть наш обмен словами в удобную для себя колею:

— Вспомните.

Вы-то сами женились только на девственницах.

А теперь — все по-новому, — сказала она, попытавшись продемонстрировать и свою, и поколенческую продвинутость в современных человеческих отношениях.

Меня не смутило то, что мы заговорили о сексе, ведь в принципе мы говорили о любви.

А в любви неприятие секса, по-моему — это любовь, сданная в складской холодильник.

И в ответ я улыбнулся, хотя и задумался: «Дело в том, что я не помнил того, хотел ли я, чтобы моя первая жена оказалась девственницей.

Наверное, я уже в таких годах, когда нормальным является не только многое помнить, но и что-то уже забыть.

В моем же нынешнем возрасте встретить женщину-девственницу было бы просто глупо — не хватало мне еще учить кого-то уму-разуму на диване». — И, видя мое молчание, Злата повторилась:

— Теперь все по-новому, — и, видимо, посчитав, что, для того, чтобы пролилипутить мое поколение, этих слов мало, тут же добавила:

— Вы хоть понимаете, что такое — новое? — И я ответил ей:

— Новое — это то, что заставляет людей дорастать до себя…

— … Уж не знаю почему, но сейчас девственниц уже и не бывает.

И как вы думаете — отчего? — говоря это, она, только думала, что пожарит мои мозги — ответ мне был очевиден:

— Наверное, оттого, что они больше никому не нужны…

…После этих слов мы почти синхронно улыбнулись, глядя друг дружке в глаза.

— А вы мне, Петр Александрович, нравитесь. — Мне были приятны слова Златы, которой, как я уже заметил, нравилось далеко не все.

Невелика честь нравиться тому, кому нравится все подряд.

— Спасибо, Злата, мне это приятно, — я говорил искренне, потому что человек — это то, чем он кажется тем, кто рядом с ним.

— А знаете, чем вы мне нравитесь?

— Чтобы мне не гадать, скажи сама.

— Вы — не зануда.

Вы не стали поучать меня.

Не стали, например, говорить, что мне нужно учиться. — После этих слов девушки, мне пришлось продублировать улыбку:

— Я просто не успел это сделать.

А учиться тебе, конечно, нужно.

— Зачем?

Можете мне сказать?

Только не абстрактно, а конкретно.

— Могу, девочка, могу, — вздохнул я:

И конкретно, и абстрактно.

— Ну и скажите? — Злата уставилась на меня своими глазищами, а я понял, что вступил на тонкий лед.

Я почувствовал, что, если сейчас, в нескольких словах, не сумею привести аргументы, которые будут аргументами не только для меня, но и для нее, все то, что можно было назвать хрупким авторитетом, который я создавал в течение многих, до сих пор произносимых мной слов, в глазах этой девочки рухнет.

И я больше не сумею собрать осколки.

— Абстрактно — студенческая жизнь — очень веселая и приятная часть жизни вообще.

И тебе не стоит лишать себя этой части жизни.

А конкретно — это век — будет веком образованных людей.

Будет, — сказал я.

Потом подумал — стоит ли добавлять: «Пусть даже не в нашей с тобой стране…», — и не добавил.

Не знаю, во что я больше верил: в свою большую страну или в эту маленькую девочку…

— … Зачем, по-вашему, люди учатся?

— Затем, чтобы уметь.

— А зачем — уметь?

— Затем, что умеющие — живут интересней…

— …И-что?

Образованные люди не делают ошибок? — довольно ехидно уточнила девочка, видимо, надеясь на мою ересь — положительный ответ на ее вопрос.

Но я продемонстрировал ересь совсем иного рода:

— Образование не защищает от ошибок.

— Тогда — зачем оно?

— Чтобы разобраться в том, почему эти ошибки были сделаны.

— И с чего прикажете начать? — спросила Злата, продолжая строить ехидную мордочку, в полной уверенности в том, что ничего конкретного я предложить не сумею.

Но я улыбнулся ей в ответ.

И произнес без пафоса, зная, как есть:

— С начала, — словно бывает иной способ что-то начинать кроме начинания с самого начала:

— А это — как? — не сдавалась она.

— Что — как? — переспросил я, уточняя и первое, и второе слово своего переспроса.

— Как начать лучше?

— Читай хорошие книги, — просто сказал я, потому что лучшего способа что-то начать не существовало со времен изобретения книгопечатанья.

— А если у меня нет на это времени? — она задала вопрос; а я подумал: «Интересный мы народ. У многих из нас нет нескольких часов для того, чтобы прочитать хороший текст, но есть целая жизнь для того, чтобы не поумнеть…»