Книга Последняя женщина - Михаил Сергеев

Огонь тихо потрескивал в камине.

— А как же быть, если он забыл зонт, потому что его отвлекла горничная? — Старик помнил весь тот разговор. Медленно, отстраненно, глядя мимо собеседника, он продолжил: — А если молодой человек решил почистить обувь, потому что ее забрызгал проезжавший мимо экипаж? Характер здесь ни при чем. Нет. Логика поступков, вытекающих из его норм поведения, пересекается с логикой поступков других, той же горничной, также вытекающих из ее характера. Даже с логикой поведения экипажа: некормленные, озлобленные лошади не могли не ослушаться возницу.

Он сделал паузу и, уже глядя Кастильоне прямо в глаза, произнес:

— Но кто заставляет пересечься эти пусть логические, но совершенно независимые цепочки событий? Не человек. Его там уже нет. — Снова помолчав, он добавил: — Все-таки здесь присутствует какая-то третья сила. Страшная сила. Если случай распорядился жизнью человека, это сделано кем-то сознательно и с определенной целью. Любое событие есть результат кем-то поставленной цели. Вам только кажется, что вы строите свою жизнь. Нет. Кто-то незримо и безжалостно управляет вами.

— Даже учитывая ваши соображения, суть не меняется. Получается, от человека ничего не зависит.

— Так и есть.

— Но это делает бессмысленными эмоции. Зачем переживать, если все предопределено и от тебя ничего не зависит? Даже казнь несчастного есть неизбежное следствие его сути.

— Всю жизнь я именно так и думал.

— И сейчас?

Старик ничего не ответил.

— Не кажется ли вам, что для творения под названием "человек" унизительно так думать? Неужели вы не хотите что-то значить на этой земле или попытаться противиться чужой воле? Хотя бы попытаться изменить ход неизбежного?

— Я не знаю, что такое творение. Что до остального, все суета. Человек происходит из природы и в ней же заканчивает свой путь.

— И это говорит человек, который одарен, как никто другой в нашем мире! Не знай я вас, можно было бы подумать, что вы никогда не читали Священного Писания! Упаси вас Боже признаться в таком открыто.

— Вы что же, хотите сказать, что капитан не мог не стать адмиралом?

— В этой стране, на таких просторах и с таким народом — безусловно. Все определено. Обстоятельства неумолимо привели его к власти — иначе и не могло быть.

— Ваша логика верна, но только для тех случаев, когда она не касается смерти. Если события вокруг происходят в такой последовательности, что в результате в один прекрасный день вы взяли в руки скрипку, согласен. Но если они повлекли за собой смерть хотя бы одного человека, а в стране, о которой вы говорите, погибли сотни тысяч, значит, не только обстоятельства причастны к такому финалу. Значит, кого-то все-таки уговорили продать свою душу — в вашем примере за чин адмирала.

— А как же личность? Или бездарность? Ведь она возникает в последний момент. Неужели не как логическое завершение цепочки событий? А ее значение, неужели и его вы не признаете?

— Вот в эти последние мгновения и происходит борьба между тем, кто созидал обстоятельства и кто желал черного финала. И чаша Созидателя на весах перетягивает. Решает все монета, брошенная на другую чашу. И бросает ее человек. Только он может получить самую дорогую монету, и только за единственное, что есть у него.

В возможности совершить такое, стать повелителем весов — великое доверие к человеку; для него же это тяжелый дар свободы. — Старик замолчал. — Но иногда люди отказываются от платы. Пытаются распрямиться и встать. В этом и есть их великое предназначение. Смысл жизни. Иного смысла нет.

— Теперь я понимаю, почему вы до сих пор на свободе, — произнес Кастильоне. — Но до конца понять вас невозможно, ведь только что вы говорили иное. Кто же внутри вас "вы"? — уже тихо добавил он.

Воспоминание об этом разговоре приходило к нему дважды. Последний раз — после событий той ночи. Он перевернул страницу. Везде были его пометки.

"Я натолкнулся на ту… безрассудную женщину… которая сидела в дверях на кресле и говорила: "Спокойно ешьте утаенный хлеб и пейте краденую вкусную воду". Она соблазнила меня, видя, что я живу во сне".

"Во сне, — повторил он. — А желаю ли я просыпаться? Желаю ли вообще чего-нибудь? Иногда мне кажется, что и работаю-то я, движимый и направляемый кем-то. Может, и другие живут так же?" Пожалуй, нет, он видел страсти и эмоции людей, чуждые и непонятные ему. Да и сейчас перед ним в этих строках другой, непонятный ему человек. Что же так тянет его к нему? И кто отталкивает?

Он медленно закрыл книгу.

Старик очнулся. Он все еще стоял перед ней, не двигаясь. В мастерской стемнело. Ни одного штриха за весь день. Порой ему казалось, что любопытство, с которым она изучающе смотрит на него, переходит границы дозволенного. Та тень издевки, которая иногда виделась ему в выражении ее лица, заставляла его еще больше желать только одного — быстрее покончить с портретом. Он не мог ничего поделать с ее взглядом, не выходило и второе. "Пожалуй, тебя можно принять за мужчину, — подумал он и самодовольно усмехнулся. — Что ж, она, как ни одна женщина, была близка к тому, единственному мужчине. Эта мысль стала посещать его все чаще. Правда, неприятное слово не вязалось с их отношениями. Да, от нее не уйти. Она не отпускала его даже в те редкие минуты, когда его не было рядом. Он сделал шаг назад и закрыл руками лицо. Нет, с этим надо кончать".

— Ты думал так сотни раз! Пора действительно нанести последний штрих. — Чужой голос был спокойным и твердым и, как всегда, появился неожиданно.

Старик уже не удивлялся его присутствию в такие минуты. Он давно ничему не удивлялся. "Какая разница, если я живу, сходя с ума, я ведь все равно живу. Да и кому это мешает?" А вот в том, что кому-то это нужно, он был уверен. Знать бы, кому.

Его мысли вновь вернулись к портрету. Как она некрасива! Нет, не то. Безразлична и бесчувственна! У нее даже нет бровей. А зачем ей быть красивой? Ведь страсти еще не существовало. И вообще, было ли тогда такое понятие применимо к человеку? Ведь красота — результат сравнения. А с кем можно было сравнить первообраз? Да, все правильно, подумал он, таким и должно было быть творение. Первая женщина рая.

Он вновь подошел и наклонился к холсту. От полотна повеяло холодом. И вдруг совершенно определенно он увидел очертания черепа. Отчетливо проступая, череп словно надвигался на него. Старик отшатнулся. Глазницы смотрели прямо на него. В них была пустота. Одна пустота. Ничего живого. Неожиданно его осенило. В ней же нет души! От этой мысли, которая давала ответ на многое, у него перехватило дыхание. Конечно, как он не догадался раньше? И тут его осенило: "А я ведь и не хочу вкладывать в нее душу. Или не могу? Или кто-то не дает мне это сделать? А может, она не нужна ей? Что движет мной? Кто хозяин моих рассуждений?"

— А разве в других твоих картинах была душа? — Вкрадчивый голос мягко прервал его мысли. Он снова был рядом. Ощущение его присутствия на сей раз было почти осязаемым.