Книга Пьющий время - Филипп Делерм

Мягкий снег падает на Пале-Рояль; мокрый снег, за которым мельтешит бал конца зимы, тает, едва коснувшись земли. Это карнавал: мимо скользят маски, венецианские костюмы. Бледные Пьеро в бирюзовых, шафрановых, зеленых шелках, шуты в огромных колпаках с непомерно длинными рогами, окружающими белые маски словно бы лепестками цветов. Они подходили по одному, поначалу робко, печальными птицами в мертвом саду. Прикрытые дымкой, они медленно кружили, понемногу приближаясь торжественным шагом. Постепенно под аркадами заметался смех, поднялась шальная беготня. Некоторые сдвигали маски на лоб, чтобы обежать вокруг бассейна, на бегу захватывая пригоршни тающего снега и торопливо глотая, пока его не впитала земля у подножия черных деревьев. Возбуждение казалось притворным, жесты — дергаными. Было похоже на плохой сон: заляпанные грязью костюмы, угрюмые маски, прикрытые смехом. Карнавал грязной зимы искал забвения во лжи и праздновал отчаяние.

Мы с месье Делькуром медленно шли вдоль Орлеанской галереи. Трубочный магазин никуда не делся, и беарнские пехотинцы смирно ждут, чтобы их раскрасили. Но что толку от этой иллюзии постоянства? Ничего не осталось от счастья-печали, которым были переполнены наши сердца в конце лета. Вот уже месяц как Клеман спит под квадратом дерна в Шенавале, на берегу Уазы. Элен уложила его в землю памяти, и мы проводили Флорентийца неловким и безмолвным обрядом. Когда она закончит свою книгу… Но можно ли когда-нибудь дописать книгу детства?

Пробегающие дети бросают в нас серпантин и конфетти. Беспокойный праздник разгорается к концу дня. Мы хотели пройти через стену; в глубине стеклянного шара снег оказался теплым, а пейзаж неожиданно бесцветным. Неслышными шагами мы покидаем аркады, сады, в последний раз вместе, и на сердце у нас тяжело.

Месье Делькур, пьющий время, мой брат во взгляде, время не выпьешь, и я покинул мир, куда вы меня привели. Вы безропотно вернулись на протоптанную дорожку, ходите на работу, потекли серые будни. Вам больно смотреть на шарики, стеклянные сферы больше ничего для вас не значат, вы быстрее шагаете по прямым улицам. Надо ощущать себя занятым, серьезным, спешащим — только тогда здесь, на земле, горе проходит, чуть притупляется. Когда-нибудь вы увидите в витринах книжных лавок книги Элен, и это станет последним октаскопом…

Вернувшись в русло времени, вы оставили меня одного, и я страдал, словно бы наперекор вам, от времени, которого мне недоставало, чтобы чувствовать себя несчастным из-за нашей чудесной истории. Для того чтобы ближе стали времена года и краски, для того, чтобы участвовать в представлении, нужны смерть и настойка детства, вот я и ушел.

В прозрачности можно укрыться; я больше никогда не выйду за стенки пузырька. Замерший в неподвижности на своей планете, я храню несколько крупиц чистого времени, словно звездную пыль: тот июльский вечер на набережных, парусники на воде, шведское Рождество. Спасибо за холод, и за тепло, и за боль, которую причиняют некоторые преследующие меня слова: время года, путешествие, чужие края, друг… Спасибо за все, что есть хорошего и плохого в том, что я чувствую, как вы далеко… И что поделаешь, если я иной раз готов отдать вечность за тарелку солонинки с чечевицей у Шартье.

Да, это я здесь, в прозрачном шарике, на глянцевой поверхности бумаги. Первое утро мира давно уже настало. Только ничего не трогайте, не меняйте. Вы поглаживаете книгу и сейчас ее закроете.

Картинка с обложки

Закройте на минутку книгу и взгляните на обложку. Теперь, после того как вы перевернули последнюю страницу романа, вы узнаете его, не правда ли? Да, это он, «в прозрачном шарике на глянцевой поверхности бумаги», персонаж, самовольно покинувший пузырек, в котором был заключен, существо, соскочившее с акварели бельгийского художника Жана Мишеля Фолона, чтобы попробовать на вкус время.

Семидесятилетний художник, почти полвека назад решительно бросивший архитектурный факультет, а заодно и родной Брюссель, успел за это время поработать, кажется, во всех существующих видах изобразительного искусства, перепробовать все техники, делал все: от телевизионной заставки до огромных фресок на стенах станций метро, от книжной иллюстрации до монументальной скульптуры, а еще он снимает рисованные фильмы, придумывает театральные декорации и, как мы уже знаем, пишет акварели. При этом главную свою тему и стиль он нашел очень быстро, в первые же несколько месяцев после того, как начал рисовать. Человек в большом городе — вот что больше всего интересует Фолона. Человек и то, что его окружает, или, вернее, даже не человек, а скорее фантастическое существо — то с крыльями за спиной, то с лунным серпом вместо головы — в жестком мире, лишенном человеческого тепла.

Один из таких персонажей — с картины «Пьющий время» — подсказал Делерму и тему, и название для новой книги. Писатель, по его собственному признанию, неравнодушный ко всему округлому, «потому что детство — круглое», сделал героем своего романа фолоновского человечка-из-пузырька, существо, которое не рождается и не умирает и «воспринимает все, словно ребенок, не деля мир на категории».

Да и другой персонаж книги, месье Делькур, отгородившийся от «жесткого, холодного параллельного» мира, ищущий утешения в стеклянных шарах и пересыпающихся картинках калейдоскопов, тоже напоминает людей, безмолвными тенями скользящих по акварелям Фолона.

Однако сбежавшее из прозрачного шарика существо попадает не только в бездушный фолоновский мир, но и в теплый, уютный мир Филиппа Делерма, где горит огонь в печке, светится в зимней ночи окошко, пахнет свежим хлебом и корицей. А потому, хотя история кончается печально, у читателя, как и у человечка из пузырька, останется в утешение горстка мелких радостей.

А. Василькова