Книга Намерение! - Любко Дереш

Бабка пошла зарезала курицу и запекла на бутылке, накрыла стол белой скатертью, выставила бутылку «Столичной». Для виду даже бутерброды стала ему готовить «в дорогу». Дед Иван увидел, что к нему теперь относятся совсем иначе, и весь вечер как привязаный ходил за бабкой и выкладывал все, что в душе накипело. До поздней ночи она внимательно слушала деда, потихоньку его подпаивая, и дозналась вот о чем.

Во всем, конечно, был виноват этот авантюрист, Юрко из Киева. Он же ж не мог не видеть, что дедка наш малость того – слабая нервная система, впечатлительная личность, ему волноваться никак нельзя, – а Юрко давай деду о дальних странах рассказывать: о Кубе, о Панаме, да о Коста-Рике.

– А дед же твой, ей-богу, как дитя малое, все бы сказочку слушал и бог знает что себе там представлял. Да еще эти книжечки – сидит, чего-то там по-испански кумекает, а мне ничего не рассказывает, меня аж трясло, что от меня что-то скрывают. Мне, Петрусь, это так было больно, что он меня за человека не держит, думает, коли он прухвесор, так я уж ничего и не пойму. А еще этот самый Юрко разболтал моему Ивану, что они с делегацией летят в Мексику, на целых полтора месяца, и как раз нужен еще один, чтоб по-испански малость петрил. А я-то думала, что со старым такое стряслось: целый месяц не спит нормально, крутится, возится. Думаю, неужто опять его бесы мучают? А он, как подпил, так и рассказал, что не бесы то были – это он волновался, выберут в делегацию его или кого помоложе. Я думаю, дружок его тоже держал кулаки, чтобы деда выбрали. А главное, почему старого моего собирались взять – да потому что старый он, а молодой мог бы удрать, да и фьюить! Ищи потом! – бабка махнула рукой и скривилась. Она выглядела сейчас особенно старой и опечаленной. Что-то у нее болело, когда она все это рассказывала.

Бабка перевела дыхание и продолжила:

– Ну вот, дед это все мне рассказывает и рассказывает. А чтоб ты знал, твой дедка пить никогда не умел, да и не хотел даже, всем его приходилось заставлять. Ну, а тут сам на радостях стал опрокидывать одну за другой, а я ему подливаю да подливаю. От водки язык-то у него и развязался, а я все слушаю себе и только думаю: «Ну-ну, старый, погоди ж ты…» И тут он мне, знаешь, вдруг говорит, что он на самом деле возвращаться и не собирается. За ним никто следить не будет, а когда все будут уже собираться обратно, он тихонько ночью удерет – ему Юрко обещал помочь. Нет, ты подумай! – бабка аж слюной брызнула, так ее эти воспоминания разнервировали. – Он – и удрать хочет! А мне что потом делать? Сидеть тут, чтоб с меня люди смеялись? Да то б позор был на весь район! Мол, у старой Галушихи муженек удрал! Еще хуже, чем если б вызнали, какой он придурок. С меня и так-то люди смеялись, что такого мужика ледащего заимела – ни тебе гвоздя в стену не забьет, ни кроля не обдерет. А как выходил в огород с тяпкой, так все село сбегалось посмеяться. Не-ет, думаю, голубчик, не ты тут один прухвесор. У меня тоже, Петрусь, какая-никакая гордость есть.

– А зачем он хотел убежать, дед не говорил?

– Да говорил… Я тоже хотела знать, что ж он там делать собирается. А он давай хихикать, шутить, ну как все пьяные: мол, он там себе молодуху найдет – давай-давай, думаю, уж кто бы там про молодух говорил. И так не хотел мне говорить, ну ни за что! Уж думала, что не выведаю. А потом таки раскололся.

– И что это было?

– Да псих был твой дед, – сказала бабка с неподдельной жалостью. – Чистый псих. Верила, что хоть немного нормальный, а он оказался идиот капитальный. Сказал, что хочет убежать к индейцам жить. Не, ну ты слыхал такое? К индейцам, а?! Учиться у них он будет! Я говорю, да чему ж эти папуасы тебя научить смогут? Но дед уже так набрался, что ничего конкретного ответить не мог. Только что-то про скамеечку какую-то бормотал.

– Что это могло означать?

– А почем же я знаю? То уж, наверно, совсем клепки в башке повылетали. Он сказал, вроде знает, где в том городе, Мехико зовется, скамеечка есть такая, где люди сидят. Знает, мол, где та скамеечка. И вроде к той скамеечке приходит всегда один тип, сам из индейцев. И дед сказал, что он умрет, а найдет ту скамеечку, и будет там сидеть, и не слезет с нее, пока тот индеец не придет, и не возьмет его с собой, и не научит видеть. Представляешь? Шизофреник… Натуральный шизофреник.

– Научит видеть?!

Бабка только рукой махнула и отвернулась. Ее губы дрожали, и пару минут мы просидели молча, пока бабка не взяла себя в руки. Она вытерла краешком платка слезы возле рта и вздохнула:

– Ну и упился твой дедуля, намертво. И я тогда взяла и перенесла своего Иванка в погреб. Кинула ему там перину, подушку, поставила ночной горшок… Воды наготовила, а то ж столько выпил, потом сушняк будет… И те все бутерброды, что ему «на дорогу» нарезала, тоже положила, чтобы было ему что поесть. Ну и лестницу оттуда вытащила, да и закрыла его в том погребе – привалила сверху мешок сахара, потом еще мешок муки притащила, да и пошла спать. А поутру встала на рассвете, приготовила себе поесть-попить, чтоб было под рукой, и села сверху, стала ждать, когда старый протрезвеет, – бабка вновь сделала паузу. – Ну, вот и сидела себе.

– А дед как там, проснулся?

Баба вздохнула еще тяжелее:

– Да уж проснулся. Да как стал звать, просить, чтобы я его выпустила! А я молчу и радуюсь себе потихоньку. Чего он только не говорил мне! Я вот прислушивалась, так то вроде и не дедушка твой говорит, а сам сатана. Стал меня искушать, как Христа в пустыне. А как я не послушалась его, то стал безумствовать и бесноваться. Вроде и вправду черти из него выходили, такое деялось. И плакал, и хохотал, и вопил, а уж ругался – как сапожник! Он думал, что он один такой мудрец. Думал, раз он по-испанскому книжку читает, то я совсем пустое место, и со мною уж как угодно обращаться можно. Так я ему показала Мексику! Чтоб знал, старый пень, как меня перед людьми позорить!.. А тут гляжу – а уже за семь перевалило. Ну, думаю, еще часок для верности посижу, а там уж и выпустить можно. «А шо, старый, – спрашиваю, – помогло тебе, шо ты прухвесор? Ишь, удрать он себе надумал! А я, – говорю, – простая баба безграмотная, тебя перехитрила! Видишь, – говорю ему, – как оно в жизни бывает? И кто теперь хитрее?» Слышу – тихо стало в погребе. Не отзывается. Понял, видать, что не будет ему никакой Мексики. Ну-ну, – думаю, – посердится, да и перестанет. Открываю крышку, спускаю лестницу, глянула на старого – а он лежит на матраце, весь аж зеленый…

Баба замолчала и вытерла слезы. Мы снова какое-то время молчали, каждый в своем настроении.

Что было дальше? Баба перепугалась, взяла деда на руки и перенесла в кровать. Положила под перину и два дня за ним ухаживала, отпаивала чаями, носила в постель еду, но дед чах и слабел. С бабкой он больше ни слова не сказал, ни звука не издал, ни разу на нее даже не глянул. На третий день, где-то в полседьмого, дед страшно вздохнул и умер.

Такая вот быличка про моего деда.

10

Бабка продолжала по вечерам рассказывать мне порциями свою жизнь, но ни одна из историй больше не была такой оглушительной для нее, да и для меня, как та первая. Зрение у бабки резко ухудшилось, сама читать она уже не могла, но в целом выглядела более оживленной. Недаром говорят, что прошлое давит нас – сбрасывая его, мы молодеем.