Книга Бог, страх и свобода - Денис Драгунский

Честное продумывание этих вопросов приводит к простому ответу: речь может идти (и фактически идет) не о возврате, а о даре. Государство дарит церкви то, что принадлежит ему, государству. То есть, извините, всему нашему многонациональному народу. Простое понимание этого юридического факта должно отрезвить мысль.

В этих заметках я совсем не буду касаться важнейшего вопроса — сможет ли религиозная организация обеспечить сохранность древней иконы? Это отдельная проблема. На сегодняшний день, скорее всего, наша церковь этого не может: нет средств, нет персонала, велик соблазн возжигать свечи под фресками XV века. Вот в Падуе, в Капелле дель Арена, где фрески Джотто, держат строжайший режим температуры и влажности, пускают не более 25 человек через специальные шлюзы. А во Владимире росписи Андрея Рублева уже сильно подкоптили.

Отношение к святой иконе в христианстве двойственно. С одной стороны, почитается данная, вот эта икона, «намоленная икона». С другой стороны, св. Иоанн Дамаскин писал вполне определенно: христиане поклоняются «не веществу, но изображаемому на нем». То есть не доске, не краскам, а образу. То есть ежели рассуждать совсем уж православно, ортодоксально — то икона может быть нарисована фломастерами на листе бумаги А-4. Важно, чтоб изображение было канонично и чтоб образ был освящен. И пожалуйста, ее можно ставить в храм и молиться перед нею, и она ничем не хуже, чем любая старинная икона, она точно так же может стать чудотворной. Исходя из ортодоксального представления об иконе, самые древние, драгоценные и высокочтимые иконы и росписи могут поновляться. И они в течение всей истории поновлялись! Тщательное сохранение и реставрация древних икон и фресок — это заслуга искусствоведов, светских людей, а также тех церковных деятелей, которые прониклись отношением к религиозному изображению как к произведению искусства.

Но я о другом. Мне вообще непонятно, почему, на каком основании икону надо перемещать из музея в храм? Неужели в храмах не хватает икон? Потому что она изначально — «объект религиозного назначения»? Потому что «иконы созданы для того, чтоб молиться на них»? Потому что «иконам место в храме»? Странная логика. Тогда надо раздать по домам картины из музейных запасников — они же написаны для того, чтоб украшать стены жилищ, а не скучать в кассетах хранилищ. Надо раздать книги из библиотек, тем более что известно — две трети книг в больших книгохранилищах не востребуются никем и никогда. Оружие создано, чтоб из него стрелять — это я про военноисторические музеи. А ордена — чтобы ими награждать! Вернем к жизни медали, пылящиеся в витринах музеев! Заодно и золото сэкономим.

И вообще, отчего бы не передать российским католикам картины Рафаэля и Леонардо, хранящиеся в Эрмитаже? В Москве в Музее имени Пушкина тоже немало западноевропейских культовых изображений. Как раз на три московских католических храма.

Итак, ни о какой реституции, ни о каком возврате утраченного или «принадлежащего по праву» речь не идет и не может идти в принципе. Поэтому общество обязано задавать вопросы и требовать гарантий.

Сохранность произведений искусства, оказавшихся в распоряжении церкви, — это больша я проблема.

Но есть еще одна — сохранность самой церкви в условиях повышенной государственной щедрости.

Разумеется, государственные документы не говорят о реституции — только о безвозмездной передаче (или о передаче в пользование) объектов религиозного назначения. То есть речь идет вроде бы о подарке с легким реституционным подтекстом. Но в самой формулировке «безвозмездная передача» есть некий дополнительный смысл. Довольно часто безвозмездная передача имущества — это действие учредителя по отношению к учреждаемой фирме. Его, так сказать, вклад. Собственно, король франков Пипин именно таким манером учредил папство как подвластную ему политическую силу. Путем безвозмездной передачи большого-пребольшого актива: куска земельной собственности размером в пол-Италии. Якобы на основе завещания великого императора Константина.

Отличие западной, римско-католической церкви от восточной, греко-кафолической, или православной, — не только в догматах и обрядах, не только в системе управления.

Есть нечто более важное.

Католическая церковь в принципе государственна. Она сама — государство, она партнер государства. Православная церковь в своем идеале — не от мира сего. Она служит (вынуждена служить) государству, но не более того. Она чужда соблазнам «папоцезаризма», то есть не собирается руководить страной с амвона. Пока не собирается.

Щедрые государственные дары, вещественные и политические, могут изменить русское православие — этот скрытый фундамент русской идентичности — вообще до неузнаваемости. Третий Рим рискует превратиться в Рим третьего сорта.

УЧИТЕЛЬ ИЛИ СВЯЩЕННИК?

Все чаще и все напористее с газетных страниц и телеэкранов звучит банальное вроде бы утверждение: «Россия — православная страна». На первый взгляд оно столь же банально и бесспорно, как «Испания и Италия — католические страны», «Голландия — протестантская страна». Или, к примеру, «Египет — исламская страна».

Но давайте покопаемся в разных банальностях и тривиальностях. И попытаемся разобраться — все ли тут так уж очевидно и бесспорно?

Что это значит?

Взять тот же Египет. Если иметь в виду господствующую в этой стране религию, культуру, бытовой навык, то да, Египет — исламская страна. Тем более что арабоязычие и ислам извне — подчеркиваю, извне! — чаще всего воспринимаются как синонимы. Но вот второй аспект. 10 процентов египтян — христиане-копты, большинство коих монофизиты (проще говоря, не признающие решений Вселенского собора 451 года о двуприродности Христа). Кроме того, среди египтян есть некоторое (не очень большое) количество православных христиан, находящиеся в юрисдикции Александрийской патриархии. Таким образом, Египет не стопроцентно исламская страна по вероисповеданию своих граждан, хотя ислам и преобладает. И третий аспект, тоже очень важный: Египет — светское государство.

Очень похоже на Россию. Кроме одного. Быть мусульманином в Египте и православным христианином в России — очень разные вещи. Ислам пронизывает всю повседневную жизнь. Определяет молитвы и паломничества, посты и пиры, запреты и позволения, свадьбы и похороны, будни и праздники. Одним словом, принципы организации быта, реализованные нормы морали, а также целостное представление о мире и о своей, извините, активной жизненной позиции в этом мире во исполнение воли Бога. Несколько упрощая многосложность мира, рискну утверждать следующее. Сказать про рядового мусульманина, что он мусульманин (с учетом того, суннит он или шиит, ваххабит или друз), — значит сказать о нем практически все. Если это действительно рядовой мусульманин, а не какой-нибудь обратившийся в ислам французский интеллектуал, вроде Рене Генона.

И наоборот. Сказать про рядового православного христианина, что он православный христианин, — это не сказать о нем решительно ничего определенного. Если, разумеется, это не монах или не обитатель запрятанного в тайге старообрядческого скита. Ибо современное православное христианство на удивление равнодушно к богословским тонкостям, а особенно к богословскому просвещению паствы, к тщательности и регулярности соблюдения обрядов, к одухотворению бытовой стороны жизни, к формированию православной картины мира, к размышлению о том, каков долг человека перед Богом — не вообще, а конкретно, здесь, сейчас, вот этими руками…