Книга С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

А потом Феликс вместе с другими ждет результатов. Две недели. В итоге вируса двадцать первого века не обнаружено. Ни у Феликса, ни у меня, ни у семерых знакомых Виктора, которые добровольно воспользовались возможностью сдать кровь на анализ. Потому что в Англии к этому не принуждают. У Виктора вроде была какая-то подруга-любовница. Но она живет в другом городе, где-то под Лондоном. И никто не знает, как ее зовут. А может, ее вообще не было…

Почему мне это вспоминается? Сейчас, среди ночи? Почему бы в тиши собственной одинокой постели мне лучше не подумать о своем любимом? Не знаю. Как-то не получается.

Я засыпаю.

* * *

Я просыпаюсь, резко открыв глаза. Чувствую себя выспавшейся. Темно. Пятнадцать минут второго. Неужели я проспала сутки и еще сорок пять минут? Включаю свет, смотрю на дату в компьютере. Я спала не сутки, а только сорок пять минут.

Помню, как позвонила из Коронного суда сыну. В течение первой недели его самостоятельной работы в качестве полицейского переводчика мы созванивались ежедневно: мама, как это перевести? А это как? Я ужасно переживала. Ни за что не хотела брать его в суд, потому что там рассматривалось дело об убийстве – Вероника из Слубиц убила Тадека из Плоцка. Своего жениха. Я хотела избавить своего ребенка от такого начала профессиональной карьеры. Сейчас вижу на сотовом, что он звонил уже два раза, отзваниваю в перерыве заседаний. Слышу мелодичный голос молодой женщины:

– Здравствуйте, это больничная часовня, слушаю вас.

– Простите? Я звоню сыну…

А она в ответ:

– Он тут с нами, в морге!

Когда мне удается возобновить функцию дыхания, она добавляет:

– Он переводит на опознании тел. Вы не могли бы позвонить попозже?

О БОЖЕ!!!

Чтоб тебя прибило! Чтоб тебя разорвало, идиотка безмозглая!

Это третье дело, в котором участвует мой сын. Дорожное происшествие. Наши ехали на работу, все работали на бойне. В «саабе» не было свободных мест. Двадцатишестилетняя англичанка в «тойоте» ехала на лекцию по информатике. Первые заморозки за два года. Лобовое столкновение. Сумма скоростей: сто миль в час. Девушка и двое поляков погибли на месте. Третий умер в машине «скорой помощи». Четвертый в шоке: не помнит, где он сидел, кто были остальные, кто был за рулем, не знает даже, куда они ехали. Помнит, что его фамилия Петрашек, но с именами у него как-то не очень. Чувствует себя хорошо. Хочет позвонить на работу, чтобы его не уволили за прогул, но не помнит, где работает. Так же, как и свой адрес. Он находится в больнице, но протестует – у него ни синяка, ни даже царапины. Хотя трудно поверить, что он оказался цел и невредим. Мой сын бегает по этажам больницы между Петрашеком и моргом, в который полиция свозит родных и близких на опознание останков.

Вот такую работенку я подкинула собственному ребенку! Вот чем кончились его ежедневные причитания, что он не хочет учить ни русский, ни польский, а хочет игровую приставку, которая здесь есть у каждого ребенка… Вот чего я добилась, будучи упорной-назойливой-не-отступающей-ни-перед-чем матерью. Мои крики, подкупы, подлизывания и скандалы, всяческое стимулирование одних отличных оценок на экзаменах… Что я наделала! Это все – вина моего почти бывшего. Это он заставил меня пойти на работу и устроил переводчицей. А могла бы спокойно сидеть на диване в богато обставленной гостиной с видом на море и благоухать дорогими, по-словацки выражаясь, «вонялками»!

Я впадаю в спячку, в какую-то полную летаргию. Слышу, как сквозь сон, какое-то пение, обрывки разговоров. Не выйду из этого состояния, наверное до весны, а то и лет пять-шесть.

* * *

Я не выхожу из этого состояния, скорое выползаю, выкарабкиваюсь из него… Время два часа двадцать две минуты.

Мне вспоминается Наталья из Ленинграда, которую в течение пяти часов два врача, муж и переводчица пытались уговорить на добровольную госпитализацию в психиатрической больнице. Когда один из врачей потерял терпение и сделал мне знак глазами: «ПРИНУДИТЕЛЬНО, НЕМЕДЛЕННО!». Наталья перехватила этот взгляд и молниеносно среагировала: «Ладно. Сейчас возьму тапочки и поедем».

А два часа спустя она стояла в коридоре, судорожно ухватившись за отопительную батарею под зарешеченным окном, и кричала во всю силу легких: «НЕ УХОДИ! НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ С НИМИ! ОНИ МЕНЯ УБЬЮТ, ЧТОБЫ ОН ПОЛУЧИЛ ВСЕ ИМУЩЕСТВО! Я И ТАК ОТ ВСЕГО ОТКАЗЫВАЮСЬ! ПОДПИШУ ЭТУ БУМАГУ! У МЕНЯ СЫН, УМОЛЯЮ! ТОЛЬКО ТЫ МЕНЯ ПОНИМАЕШЬ! НЕ УХОДИ!». Батарея была очень горячей. Два санитара держали Наталью за локти и запястья, дружелюбно посматривали на меня и упрашивали: «ДА ИДИТЕ УЖЕ! ИДИТЕ!».

В итоге дождались. Я ушла.

Я умираю.

* * *

Я возвращаюсь к жизни в три часа тридцать три минуты. Не знаю, почему. Не уверена, что это я, а не кто-то другой. Какая-то экспресс-инкарнация неизвестно в кого. Сижу себе тихонько, прикинувшись трупом.

У соседей наверху работает радио. Я уверена, что они повторяют интервью с королевским прокурором Никласом Х., который выступал обвинителем на процессе по делу о похищении, изнасиловании и убийстве семнадцатилетней Ханны Ф. Свидетелем был один поляк, который видел, где убийца запарковал машину. Я уже отработала свое, но решила остаться на галерее для публики и понаблюдать за процессом с точки зрения простого обывателя, случайного прохожего. Прокурор среди прочего сказал:

– Каким-то чудом Ханне удалось позвонить в полицию. Увы, как и миллионы людей в этой стране, девушка не знала, что если не поддерживать разговор с оператором, то после трех контрольных вопросов, оставшихся без ответа, вызов переключается на автомат полицейского коммутатора. Автомат просит нажать на телефоне клавишу с цифрой «пять». Если этого не сделать, разговор автоматически прерывается. Следовательно, в том случае, когда телефон лежит в сумочке или в кармане, у жертвы нет шансов на то, чтобы звонок оказался принятым.

Я думаю об этой девушке. О том, что все те четыре часа, в течение которых похититель удерживал ее, раздевая, одевая, насилуя, пытая, она думала, что полиция вот-вот найдет ее, что ее вырвут из его потных лап, спасут, освободят…

Я сползаю с кровати. Беру желтую бумажку, пишу на ней «Ханна Ф.» и жгу ее в умывальнике в ванной. От этого мерзкого ритуала остаются желтое пятно и запах дыма. Вдобавок он не сработал! Внезапно я начинаю думать о том, как тот тип последний раз надевал на нее вывернутые на левую сторону трусы. Как он натягивал тонкие колготки на ее безжизненные ноги, покрытые синяками и расцарапанные до крови во время попытки бегства и очередного изнасилования. Как тщательно одел ее, перед тем как выбросить из машины на обочину рядом с железнодорожным переездом. Я думаю и о семилетнем мальчике по имени Александр, который пару часов спустя, сидя на заднем сидении бабушкиной машины, увидел Ханну, а когда они уже доехали до дома, сказал: «Бабушка, когда ты стояла на переезде, я не мог смотреть на поезд, потому что смотрел на мертвую тетю, выброшенную в канаву. Давай вернемся туда, посмотрим на поезд».