Книга Повесть о двух головах, или Провинциальные записки - Михаил Бару

У нас по положению должна быть одна премьера в год. Больше не получается. Да и спектаклей немного. Обычно на премьеру приходят все, кто хочет. Зал большой – все помещаемся. На второй спектакль приходят те, кому понравилось, а на третий… Но мы играем не ради премьеры – ради репетиций. Вот где удовольствие.

Я в Иванове училась, а потом в Москве. Уже тогда знала, что хочу работать дома, в Юже. В Москве театральных режиссеров и без меня хватает. Здесь я нужна. У нас тут тоже артисты есть не хуже столичных. Был в нашем театре такой артист по фамилии Поросенков – вон он справа на фотографии. Так его во МХАТ звали без экзаменов. Отказался. Кого бы он там играл… Здесь его все знали. И не только знали, но и любили! Чтобы такое в московском театре…

Нас осталось здесь человек шесть, руководителей студий и кружков. Зарплата у нас две восемьсот, но поскольку такого не бывает, то государство нам доплачивает до минималки, до четырех с половиной. Чем мы мешаем главе нашей администрации – ума не приложу. Ну сократит она нас – какая прибыль городу от этого будет? Тридцать тысяч в месяц? И этого не наберется. Черт с ней. Пусть сокращает. Все равно не перестанем сюда ходить. Хоть на общественных началах, но все равно будем. Вот смотрите – роддом она наш сократила. Езжайте в Иваново рожать. И морг сократила – за этим делом надо ехать в Шую. Ну, раз не родиться и не помереть – так хоть дайте в театр сходить тем, кто еще здесь живет! Уж и депутаты ей наши говорили – куда ж мы без своего театра и дома культуры? Мы в него больше ста лет уже ходим. Ничего, отвечает. В Иваново поедете, если такая охота. А как же дети, спрашиваем? И детей с собой берите…

В храме св. апостола Асигкрита, что рядом с Народным домом, сумрачно, зябко и пусто. Лишь две строгих старушки прибирают огарки свечей и так строго посматривают по сторонам, что даже святые на иконах отводят в сторону глаза. Батюшка – молодой, с застенчивой улыбкой, с румянцем на щеках. Рассказывает сначала о храме, о прихожанах, о воскресной школе и вдруг о том, что никак не может залогиниться в «Твиттере». Во «ВКонтакте» он уже есть, а вот в «Твиттере» – никак! Сокрушается, что вирусов нахватал много. Надо бы установить на компьютер антивирус Касперского…

Дом, в котором помещается южский архивный отдел, – самый обычный двухэтажный, из потемневшего от времени красного кирпича. Лет сто ему или сто пятьдесят, или… у таких домов возраст никто не высчитывает – панельные они что ли, чтоб о возрасте беспокоиться? Ну, а если кто и полюбопытствует, то ему ответят – еще лет сто простоит, а то и сто пятьдесят. Ничего ему не сделается. Над крылечком южского архивного отдела написано большими темно-красными буквами «АРХИВЪ», между рамами вставлены затейливые решетки, за решетками висят светлые шторы, а за шторами…

…Неуютно было в архиве. Вроде и документы лежат старые и ветхие, и пыль архивная есть, и даже архивные мухи все, как одна, пенсионного возраста, а неуютно. Как-то раз прочла я в журнале «Отечественные архивы» про то, что в Вене при архиве создан салон. Прочла и подумала – чем мы хуже Вены? Тут дело было даже не в архивной обстановке. Мне хотелось, чтобы люди, которые отдали нам самое дорогое – старые фотографии, ордена, документы, – не чувствовали себя брошенными. Оно ведь как получается – человек нам все отдал, а мы ему – ну всё, спасибо. Иди помирай. У нас тут дел полно. И дверь за ним закрываем.

Решили мы делать презентации этих личных фондов. Пригласить людей к себе. Дала нам администрация четыре лавки, чтобы людей рассадить. Глава района нам на свои личные средства купил три стола круглых. Мы у него еще шторы выпросили. Местный депутат дал денег на рамки для картин. Свои дал, не государственные. Потом уж сами насобирали старых венских стульев у южан. Вдвоем их и реставрировали вот этими женскими руками. Мы вообще всю мебель в салоне сами в порядок приводили – в свои обеденные перерывы и после работы. Из одного сельского дома культуры притащили пианино списанное. Они себе новое купили, а нам это отдали. Мы из него грязь всю вычистили, пригласили настройщика из Шуи. Теперь к нам на презентации приходят пианист и скрипач из детской школы искусств. Диван старинный из Хотимля привезли. Считай, дрова были, а не диван. Нам его один наш местный предприниматель помогал везти. Всю дорогу нас упрашивал выкинуть его. Я, говорит, вам новый, кожаный куплю, только выбросьте эту рухлядь. Не позорьтесь. Вон он какой теперь красавец стоит. Весь зеленым бархатом сияет.

Однажды проводили презентацию бывшего секретаря райкома КПСС. Приходили люди, которые с ним работали. До самой ночи вспоминали жизнь.

Мы ведь не только фонды представляем. К нам приходят и поэты. У нас такие поэты – Рубальская с ними рядом не стояла! Их книжки печатает издательский дом Николаевых. Он у семьи Николаевых и правда дом. Деревенский. Они в нем и живут, и стихи печатают. Николаев сам раньше заведовал типографией в Фурманове, а как вышел на пенсию, стал вместе с женой стихи местных поэтов печатать. Можно сказать, для удовольствия. Техника у них там никакая. Компьютер да принтер самый простой. Сами наберут, напечатают и сами сошьют. Бумагу им поэты приносят. У николаевских изданий даже и надпечатано, что они не для продажи. Семья у Николаевых многодетная. На жизнь он зарабатывает печником, а жена– соцработником. Изданием стихов не заработаешь даже на полку, на которую можно зубы положить.

Взять, к примеру, меня. Я многодетная мать. Средств у меня ни столько, ни полстолька, ни даже четверть столька, но если бы я была богатой, то построила бы дом творчества. Нам как воздух нужна картинная галерея. У нас столько художников и поэтов…

Фабрика Балиных стоит на берегу озера Вазаль, огромная и пустая, точно брошенный и запущенный храм, из которого ушли навсегда прихожане. Привидений здесь нет – это ведь фабрика, а не средневековый замок. Говорят, что по ночам, если изо всех сил прислушаться к гулкой и пыльной тишине, можно услышать тихое согласное жужжание десятков тысяч веретен, которые когда-то… Но это, конечно, не каждую ночь. Только в полнолуние.

…Приехала к нам в седьмом или восьмом году корреспондентка из «Известий». Все она плохое вынюхивала. Разруху ей подавай. Видно заказ такой был – на разруху. С чего уж она взяла, что у нас на клумбах картошка растет, – ума не приложу. Все пытала меня – где эти клумбы. Ух, как я разозлилась! Решила я ей Южу показать. В Народный дом ее повела и в музей театра. Подходим мы к Народному дому, а возле него клумба с желтыми цветочками. Корреспондентша на нее глазом так и косит. Не вытерпела и спрашивает у меня:

– Скажите честно – это у вас не картошка растет?

Я ей говорю:

– Да вы хоть раз в жизни видели, как картошка-то цветет? У нее цветы белые! У синеглазки – синие. Далась вам эта картошка!

Она помолчала полминутки и снова домогается:

– Так может это желтоглазка?

Удивительное дело – человек никогда в жизни не видел растущей картошки, а в голове такие заросли картофельной ботвы[8]…