Книга Прекрасные и обреченные - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Некоторое время Глория рассеянно следила за танцующими и делала негромкие замечания, когда пара приближалась к их столику.

— Вот миленькая девушка в синем платье…

И Энтони послушно поворачивал голову в указанном направлении.

— Да нет же! Прямо у вас за спиной! Вон там!

— Действительно, — беспомощно соглашался Энтони.

— Но вы же ее не видели.

— Я предпочитаю смотреть на вас.

— Знаю. Но она правда прелестна, если не брать в расчет толстые лодыжки.

— Неужели? То есть вы правы, — с безразличным видом обронил Энтони.

К их столику приблизилась очередная пара, и девушка помахала рукой:

— Эй, Глория, привет!

— Привет, — откликнулась Глория.

— Кто это? — поинтересовался Энтони.

— Понятия не имею. Так, где-то встречались. — Ее внимание уже переключилось на кого-то другого. — Привет, Мюриэл! Это Мюриэл Кейн, — пояснила она Энтони. — По-моему, симпатичная, хотя и не очень.

Энтони хмыкнул, по достоинству оценив замечание Глории.

— Симпатичная, хотя и не очень, — повторил он.

Глория улыбнулась, тут же проникаясь интересом.

— И что здесь забавного? — В ее тоне сквозило трогательное желание немедленно узнать причину.

— Просто забавно, вот и все.

— Хотите потанцевать?

— А вы?

— Можно. Но лучше посидим, — решила Глория.

— И побеседуем о вас. Вы ведь любите о себе говорить, верно?

— Да, — рассмеялась уличенная в тщеславии Глория.

— Думаю, у вас классическая биография.

— Дик считает, что у меня ее вообще нет.

— Дик! Да что ему о вас известно?

— Ничего. Но он говорит, что биография каждой женщины начинается с первого серьезного поцелуя и заканчивается, когда ей кладут на руки последнего родившегося ребенка.

— Он цитирует свою книгу.

— Дик утверждает, что у нелюбимых женщин нет биографии, а есть только прошлое.

— Ну, на роль нелюбимой женщины вы наверняка не претендуете! — снова рассмеялся Энтони.

— Полагаю, вы правы.

— Тогда почему же у вас нет биографии? Разве в вашей жизни еще не случилось серьезного поцелуя? — Едва слова сорвались с губ, Энтони сделал судорожный вдох, будто хотел заглотнуть их обратно. Она же совсем ребенок!

— Не понимаю, что вы подразумеваете под словом «серьезный», — с неодобрением в голосе отозвалась Глория.

— Хотелось бы знать, сколько вам лет.

— Двадцать два, — серьезно ответила она, глядя Энтони в глаза. — А вы думали сколько?

— Лет восемнадцать.

— Значит, пусть такой и останусь. Не хочу, чтобы мне было двадцать два. Больше всего на свете ненавижу свой возраст.

— Двадцать два года?

— Нет, не хочу стареть и все такое. Выходить замуж.

— Неужели вам вообще не хочется замуж?

— Не хочу взваливать на себя ответственность и возиться с кучей детей.

Глория не сомневалась, что в ее устах любые слова звучат приятно. Энтони, затаив дыхание, ждал следующей реплики в надежде, что она станет продолжением начатой темы. Глория мило улыбалась, не выражая особого восторга, и после недолгого молчания в пространство была брошена фраза:

— Вот бы пожевать желатиновых пастилок.

— Вы их непременно получите! — Энтони жестом подозвал официанта и отправил его к прилавку с сигаретами.

— Вы не возражаете? Обожаю желатиновые пастилки. Все надо мной подшучивают, потому что я их все время жую, когда папы нет поблизости.

— Нисколько. А кто все эти ребята? Вы с ними знакомы? — неожиданно спросил Энтони.

— Нет, что вы. Они все… ну, словом, собрались отовсюду. А вы разве сюда не заглядываете?

— Очень редко. Я не любитель «симпатичных девушек».

Ответ Энтони тут же вызвал живейший интерес. Глория с решительным видом повернулась спиной к танцующим, устроилась поудобнее на стуле и требовательным тоном спросила:

— Чем же вы занимаетесь?

Благодаря выпитому коктейлю вопрос показался Энтони очень уместным. У него возникло желание поговорить, более того, захотелось произвести впечатление на эту девушку, чье внимание то и дело переключалось с одного предмета на другой. Она останавливалась пощипать травку в самых непредсказуемых местах, торопливо пробегая пастбища, ненавязчиво притягивающие к себе взор. Ему хотелось порисоваться, неожиданно предстать перед ней в новом героическом облике, стряхнуть небрежное безразличие, с которым она относилась ко всему вокруг за исключением собственной персоны.

— Я ничего не делаю, — начал Энтони и тут же понял, что его слова лишены добродушного изящества, которое хотелось в них вложить. — Ничем не занимаюсь, так как не могу ничего сделать, что бы сделать стоило.

— Ну и что?

Энтони не удивил ее и даже не заинтересовал, но Глория его определенно поняла, если он и правда сказал нечто достойное понимания.

— Разве вы не относитесь с одобрением к ленивым мужчинам?

Глория кивнула:

— Пожалуй, если в их лени присутствует изящество. А для американца это возможно?

— А почему нет? — смутился Энтони.

Но ее мысли уже переключились на другой объект и витали на высоте десятого этажа.

— Папа на меня страшно злится, — заметила Глория безразличным тоном.

— За что? И все же мне хочется знать, почему американец не может лениться с изяществом. — Его голос приобретал уверенность. — Это меня удивляет. Не понимаю, чего ради люди решили, что каждый молодой человек обязан идти в центр города и по десять часов в день заниматься нудной, не требующей фантазии и не имеющей ничего общего с бескорыстием работой, отдавая ей двадцать лучших лет своей жизни.

Он прервал свою речь. Глория наблюдала за ним с непроницаемым видом. Энтони ждал, что она согласится или станет возражать, но не случилось ни того ни другого.

— Разве вы никогда не пробовали составить какие-либо суждения? — с некоторым раздражением поинтересовался он.

Глория отрицательно покачала головой и, снова устремив взгляд на танцующие пары, ответила:

— Не знаю. Понятия не имею, чем следует заниматься вам или всем остальным.

Глория его смутила, запутав ход мыслей. Никогда самовыражение не казалось ему столь желанным и совершенно невозможным.

— Ну хорошо, — извиняющимся тоном согласился Энтони. — Разумеется, я и сам не знаю, но…

— Я просто думаю о людях, — продолжила Глория. — На своем ли они находятся месте и вписываются ли в общую картину. И я не возражаю, если при этом они ничего не делают. Не понимаю, почему они должны чем-то заниматься. И вообще меня всегда удивляет, когда люди посвящают себя какой-то работе.