Книга Немой миньян - Хаим Граде

— Я уже не раз вам говорил, что я не пророк и не врач. Тем не менее, я пошел вам навстречу и посмотрел руку вашего мужа. Чем я могу вам помочь? Когда человек измучен, взволнован или болен, по линиям на его ладони ничего нельзя узнать, так же как нельзя разглядеть путь в тумане. Я сказал вам помимо этого, что для богобоязненного еврея линии на ладони не приговор. Если еврей совершает покаяние и дает милостыню, Всевышний прощает его грехи и изменяет его судьбу к лучшему.

В чем же согрешил ее муж, что он должен совершать покаяние? — спрашивает Злата-Баша Фейгельсон. Может быть, в том, что он вынужден всю жизнь набивать табак в гильзы? И откуда ей взять деньги на раздачу милостыни? В прежние времена Борух-Лейб еще заходил к ним домой, но в последнее время не показывается. Может быть, он слышал, что ее дочери ведут себя недостойно? — задает папиросница еще один вопрос. Борух-Лейб сидит с закрытыми глазами, ему неудобно встречаться взглядом с этой женщиной. Он не считает неправильным, что мать хочет выдать замуж своих дочерей. Но его раздражает, что она хитрит и приходит под разными предлогами, хотя имеет в виду одно: вынудить Боруха-Лейба пообещать ее умирающему мужу, что он женится на их старшей дочери. Борух-Лейб не умеет и не хочет хитрить, как Злата-Баша Фейгельсон. Поэтому он говорит прямо и по делу, раздраженно выдирая волосы из бороды:

— Не знаю, пара ли мы с вашей дочерью. Пусть она подождет еще и встретит своего суженого.

Папиросница обиженно морщится. Пока она мелет и мелет без перерыва, как ветряная мельница слов, ее глаза спрашивают о впечатлении, производимом ее речами. Она без умолку мелет, что молодые люди с ума сходят по ее старшей дочери. Но Нисл не хочет простого ремесленника или рыночного торговца. Она хочет деликатного, тихого жениха; набожность для нее не является недостатком. У Нисл, правда, нет приданного, но кое-что у нее есть. Она не голая и не босая, не дай Бог. Она не толста. Ну, а девица с красной физиономией и большой задницей разве красивее? Дело во вкусе. Есть люди, которые не любят есть ложкой, а предпочитают хлебать прямо из тарелки. А есть такие женщины, которые, чтобы покрасоваться, запихивают под платье подушки сзади и спереди. Про Эльку-чулочницу с ее большим ртом говорят, что она в девичестве обкладывала себя подушками, чтобы ее жених Ойзерл Бас не понял, что она тощая чертовка.

— Почему вам надо, чтобы похвалить свою дочь, оговаривать других? — сердится Борух-Лейб, и ему даже стыдно смотреть на папиросницу, ведь он знает, что она с ним хитрит.

Он закрывает большой том Гемары и открывает другую святую книгу, поменьше, книгу Зогар[30]. Он начинает в нее напряженно всматриваться, чтобы папиросница знала, что она ему мешает. Но Злата-Баша Фейгельсон не двигается с места. Она стоит, сложив руки на своем впалом животе, и пожимает плечами: кто оговаривает? Пусть у нее рот перекосит, если она кого-то оговаривает. Она имеет в виду только его, Боруха-Лейба, счастье. Она к нему, как мать. У нее сердце болит, когда она думает, что он валяется тут один одинешенек. Когда он наконец возьмет жену, кто бы она ни была, она будет поддерживать чистоту в доме, чинить его платье и следить, чтобы он не питался одной сухомяткой. Не говоря уже о том, что набожный молодой человек не должен сидеть без жены. Он ведь даже не знает, как заработать и как удержать честно заработанный злотый. Со своим стеклянным ящиком он человек обыкновенный, в Вильне нет нехватки в стекольщиках. Он неповторим в своем умении гадать по руке. Но у него странные манеры. Когда приходит состоятельный человек, он даже не смотрит, сколько тот оставляет. У него обманом выманивают его знания. Мужчина сам по себе не умеет устраиваться. Ему нужна умная, верная жена. Тогда он своим знанием заработает состояние.

Подобных разговоров и советов старый холостяк слышать не может. Он долго печально молчит, пока Злата-Баша Фейгельсон не замечает, что на сегодня она наговорила больше чем достаточно, и не уходит. Борух-Лейб вздыхает с облегчением и думает: такая мать — плохая сваха. Ее старшая дочь Нисл — тихая девушка, и при набожном муже она вела бы себя, как положено еврейке. О нем она не желала слышать, потому что он гадает по руке и ей из-за этого казалось, что он вроде знахаря, цыгана или татарина. Он со своей стороны понял, что если гадание по руке кажется ей черной магией, она ему не подходит. Но теперь Нисл испугалась. Похоже, она боится засидеться в девках, а кроме того, ее отец умирает, вот она и согласна на это сватовство. Может быть, она сама все еще не согласна, но дала матери себя уговорить, и та убедила Нисл, что она будет жить с мужем спокойно и сможет на его деньги выдать замуж своих младших сестер. Жаль, конечно, папиросницу и ее дочерей, но он не должен из-за них себя ломать. Иначе, вместо того, чтобы молиться и учить Тору, сколько желает его сердце, ему придется очень много работать по стекольному делу и вырывать деньги у бедных людей, приходящих узнать свою судьбу. Недавно папиросница спросила его, в каком случае ему платят больше: когда он предсказывает добро или же когда предсказывает зло? А когда он ответил, что больше платят за добрые предсказания, она посоветовала ему всегда предсказывать добро. Так что если он станет ее зятем, ему к тому же придется быть лжецом.

Борух-Лейб склоняется над книгой Зогар и медленно водит пальцем от строки к строке, словно исследуя карту потаенного мира, куда он собирается в долгое путешествие. Каждое слово, произносимое им шепотом, он повторяет с чувством единения с Богом. Поскольку арамейский язык труден для Боруха-Лейба, книга кажется ему еще более загадочной. В свете настольной лампы буквы искрятся золотом. Освещена только половина длинного лица хироманта: длинный нос и большой неподвижный глаз. Вторая половина его лица в тени и словно принадлежит другому миру — миру теней, застывающих на стенах и на полу комнаты. Хиромант изучает по книге Зогар искусство гадания по руке.

Он читает по-арамейски и переводит для себя: «На высшем небе внешнего мира, прикрывающем внутренние небеса, высечены знаки, открывающие сокрытое и тайное. Кожа людей тоже содержит тайные начертания, подобные звездам и созвездиям, чтобы мудрецы посредством этих начертаний и линий на коже могли распознать судьбу человека».

После полуночи снова открывается дверь и входит вержбеловский аскет, реб Довид-Арон Гохгешталт. Он потирает руки, словно бы летним вечером был мороз, и принимается по своему обыкновению кружить по комнате маленькими осторожным шажками, говоря какие-то пустяки, прежде чем перейти к делу.

— Я спустился во двор и увидал, что у вас свет. Думаю, вы, наверняка, бьетесь над сложным отрывком из Гемары и будете довольны, если я вам его разъясню. Не так ли? — прикидывается дурачком вержбеловский аскет.

— Не так, — сухо отвечает предсказатель.

Он знает, что аскет зашел спросить о будущем и что он тоже хитрит, как до него папиросница. Теперь, после полуночи, ему непременно нужно узнать, почему такой замечательный молодой человек, как Борух-Лейб, избрал для себя презренное ремесло стекольщика. Какой в этом смысл и как это выглядит, что он спускается в подвалы и карабкается на чердаки, чтобы вставлять стекла и закреплять их замазкой? Борух-Лейб Виткинд отвечает ему, что спускаться в подвалы и карабкаться на чердаки, вставлять там стекла и закреплять их замазкой как раз имеет смысл, потому что, когда стекла целы, через них проходит свет дня, за который люди благодарят Всевышнего, как сказано в молитве: «Освещающий землю и живущих на ней в милосердии». И хиромант щелкает пальцами, чтобы аскет показал ему свою ладонь.