Книга Два брата - Александр Волков

Петр сердито выхватил бумагу и, отнеся подальше от глаз, прочитал про себя. Потом последние строчки произнес вслух:

– «И по сему моему указу, беглых работников сыскав, вернуть в Санкт-Питербурх за крепким караулом, надежно оковав».

Морщинки на лице Петра разгладились, глаза смягчились:

– Ладно, хвалю! Эх, Алексашка!.. – Голос царя стал мечтательным, тихим. – Какой я здесь воздвигну себе парадиз![43]Хороший город поставим, Алексаша, дал бы бог веку!..

– Даст, Петр Алексеич! – бодро откликнулся Меншиков.

Петр стремительно шел по берегу Невы, опираясь на толстую дубинку. Так широк был его шаг, что приближенные бежали за ним рысцой.

Царь остановился около Трубецкого бастиона (бастионы Петропавловской крепости были названы именами их строителей).

Бастион чуть возвышался над уровнем острова. Рабочие шли вереницей, сбрасывая землю на свежую насыпь. Тачек еще не было, и всяк умудрялся по-своему: кто тащил землю в мешке, кто в ведре, а иные насыпали ее себе в отвернутую полу и шли, спотыкаясь, неуклюже передвигая ногами.

Лицо царя потемнело, голова затряслась, мускулы лица конвульсивно задергались: приближалась одна из страшных Еспышек гнева.

Меншиков первый понял опасность и потихоньку отстал, даже сделался ниже ростом: когда разбушуется царь, пусть другие попадаются ему на глаза…

Вдруг Петр удивленно вытянул шею, вглядываясь в длинный ряд работников. Карие глаза из гневных стали веселыми. Улыбка, явственно обнаружившая ямочку на подбородке, сразу сделала его лицо детски моложавым, привлекательным.

– Данилыч, поди ко мне, – уже спокойно приказал он. – Гляди!

Меншиков подбежал, всмотрелся: двое тащили землю на грубых носилках, за ними следовала другая пара, тоже с носилками.

– Вот! – как отрубив, сказал Петр. – Вижу ревность к общему делу, и душа моя стала радостна… Эй, молодец! Ты, с носилками! Иди сюда!

К царю подошли Илья Марков и Акинфий. Акинфий с неохотой поклонился царю и тотчас выпрямился, откинув голову. Илья стоял, потупив глаза.

– Когда доспели носилки сделать? – спросил царь.

– Долго ли? – хмуро ответил Акинфий. – Пораньше встали и сколотили…

– Где доски взял?

– Доски? Доски с барки стащили…

– Самоуправствуешь? – уже гневно спросил царь.

Но тут вдруг взорвался Илья Марков.

– По-моему, коли работать так работать! – смело возразил он, – Али тебе любо, что землекопы до такой бестолковщины дошли?! – Он кивнул на тех, кто таскал землю полами.

Петр побагровел:

– Ох, больно задорен, парень! Давно по твоей спине батоги не ходили?

– За правду – батоги?

Царь вдруг шумно захохотал:

– Переспорил! Люблю таких! Как звать?

– Ильей, по прозвищу Марков буду.

– Старайся, Илья Марков, я тебя не забуду.

Илья сердито сказал:

– Стараемся. Попробуй ты столько земли снести…

– Что?! – Царь снова вспыхнул. – Я? Да ты с ума спятил!

Илья не смутился:

– Выбирай пару, померяемся!

Царь бешеными глазами повел вокруг, сопровождающие его вельможи попятились. Взгляд Петра упал на ухмылявшегося Меншикова:

– А ну, Данилыч, давай!

Вторые носилки были отобраны у деда Трофима и башкира Пахлая. Носилки поставили рядом. Никиту Зотова и Трубецкого назначили судьями. Меншиков с сожалением посматривал на свой новенький щеголеватый мундир.

– Начинай! – скомандовал Никита Зотов.

Вскинулись лопаты, брызги грязи полетели во все стороны. Судьи отшатнулись. Петр выхватывал огромные глыбы земли. Лицо его горело возбуждением. Он сбросил треуголку и, не глядя, швырнул назад. Илья Марков длинными, сильными руками перекидывал землю, точно играя; лопата ловко выбрасывала груз. Акинфий пыхтел, но в работе не отставал от товарища. Меншиков старался уберечь мундир.

Вокруг собралась кучка зрителей, раздались подзадоривающие возгласы, слышался осторожный хохоток.

Царь навалил огромную груду земли.

– Петр Алексеевич, носилки поломаются! – предостерег Меншиков.

Царь, не слушая, ухватился за ручки:

– Бери! Докажем самохвалу!

Меншиков, кряхтя, поднял ношу. Ручки затрещали, но выдержали. Следом двинулась и другая пара.

– Вот всегда он так, дитятко неуемное! – сказал Никита Зотов, закладывая в нос понюшку табаку.

Тем временем две пары вернулись нога в ногу и вновь начали накладывать землю на носилки.

Прошло полчаса. Царь с Меншикозым не сдавались, но видно было, что им трудно продолжать борьбу. После десятого раза царь с досадой бросил лопату:

– Ну, Илья Марков, твоя взяла! Вижу – одной силы мало… Сноровка да привычка надобны… Вот тебе! – Он протянул Маркову серебряный рубль.

Царь со свитой пошел дальше, один Меншиков остался позади, пытаясь отчистить мундир от грязи.

* * *

Вечером того же дня артель Куликова устраивалась в землянке. Царская милость, оказанная Илье Маркову, обернулась неожиданной удачей: надсмотрщики на эту ночь не забили в колодки Илью и его товарищей.

Работные сколотили нары из жердей, накрыли ветками и прошлогодней листвой. В землянке пахло прелым, было душно, но все же под боком сухо и кровля над головой.

Пахлай и дед Трофим спали, а Илья и Акинфий тихонько разговаривали.

– Видал, дядя Акинфий, какое дело получилось? – пылко шептал Илья. – Ведь царь, а землю таскал, что мужик простой!

– Ну и царь, ну и таскал, чему дивиться? – спокойно возразил Акинфий. – Завидки его забрали. Захотелось доказать, что никому ни в каком деле не уступит. Мозолями хвалится!.. С виду-то он прост, да эта простота нашему брату солоно достается. Ведь видит же он, как работники в этом проклятом болоте надрываются, а нешто пожалел? Велел от кандалов освободить?

– Нас же сегодня не заковали?

– Разве это царев приказ? Это досмотрщики старались царю угодить, а им еще за это, может, и попадет!

– Дядя Акинфий, – хохотнул Илья, – а ведь царь против нас не сдюжил…

– Где им, господам, сдюжить? В охотку потрудиться, это еще куда ни шло, а вот попробуй погнуть спину с зари до зари. А ежели еще заковать их…

Два друга рассмеялись: уж очень забавно было им представить царя Петра и Меншикова, работающих в кандалах.

– Нет, Илюха, – продолжал Акинфий наставлять парня, – ты этой царевой простотой не обольщайся! Он, конечно, не такой царь, как допреж его сидели. За многие дела своими руками берется и Русь разворошил до основания, чтобы заново поставить ее, да ведь только все это мужичьим потом да кровью делается…