Книга Прогулки по Европе с любовью к жизни. От Лондона до Иерусалима - Генри Воллам Мортон

Однако пока ничего не происходило — рыба не спешила набрасываться на нашу наживку. Сальваторе начал петь что-то горестное и заунывное — судя по всему, взывал к милостивому богу Нептуну. Старик был серьезен, его прекрасная седая голова склонилась на леской, которая уходила под воду, слегка поблескивая в свете карбидного светильника. Внезапно на лице его мелькнуло выражение, которое я прежде не раз замечал у рыбаков различной национальности. Это был восторг человека, у которого наконец-то наметилась поклевка. Сальваторе принялся проворно сматывать леску.

Что такое он поймал? Перегнувшись через борт, я увидел бурление воды и отчаянное мельтешение какой-то странной светящейся твари. Старик втащил рыбину в лодку и приподнял ее, демонстрируя мне в свете лампы.

Я невольно сморгнул, ибо мне показалось, будто он держит в руках маленькую, но яркую радугу! Это была рыба длиной около шести дюймов, формой своей напоминавшая торпеду. Голова ее производила ужасное впечатление! Представьте себе голову роскошной креветки, из которой растут щупальца осьминога. Они медленно шевелились в воздухе, пытаясь уцепиться за борт лодки. Что касается тела странного создания, оно переливалось и отсвечивало, словно целлулоидное. В основном оно было серебристо-розового цвета, но местами проступали золотые, голубые и зеленые пятна.

— Тортони, — пояснил Сальваторе. — Вкусно есть.

К моему ужасу, он снял тварь с крючка и швырнул мне под ноги. Она лежала на дне лодки, по-прежнему шевеля своими длинными щупальцами. Когда я наклонился, чтобы получше разглядеть ее, тварь издала серию встревоженных звуков, больше всего похожих на чихание. Это был кальмар или каракатица — короче, то, что рыбаки с Капри называют «тортони».

Я не знаю более монотонного занятия, чем хорошая рыбалка (если, конечно, не считать плохой рыбалки).

Поверьте старому рыбаку, это очень скучно — вытаскивать из ручья одну форель за другой. Если же повезет вдруг наткнуться на хороший косяк мерланга или макрели, будет еще зануднее!

Ночная ловля тортони не сильно отличалась в этом отношении. Свет карбидной лампы привлекал морских обитателей, и они с бездумной опрометчивостью устремлялись к нашей лодке, где их уже поджидала ловушка.

Нам же оставалось только терпеливо снимать несчастных рыбин с крючка — и так продолжалось час за часом.

Мы распевали на два голоса «О соле мио», причем делали это достаточно громко, но даже наше немузыкальное пение не отпугивало глупых тварей. Я обратил внимание, что все они были различного цвета. Мы вытаскивали белых, голубых, серебряных, золотых, красных, зеленых и пестрых тортони до тех пор, пока на дне лодки не собралась огромная куча разноцветных призматических созданий. Объединяла их всех одна общая черта — склонность неожиданно чихать на воздухе.

— Сегодня ничего, кроме тортони, — констатировал и без того очевидный факт Сальваторе. — Море здесь слишком спокойное. Там, подальше, наверняка ловится меч-рыба.

— И как долго рыбаки остаются в море? — спросил я.

— Всю ночь, — ответил старик. — Затем спят целый день, а их женщины продают рыбу на рынке.

В какой-то момент мы прошли совсем близко от другой лодки, и услышали голоса — тамошние рыбаки тоже пели песни. Я вспомнил другую рыбалку — в холодных негостеприимных водах Абердина, Гримсби или Милфорд-Хэйвена, — там вместо песен слышался зубовный скрежет.

Луна уже побледнела и превратилась в едва заметный узкий серп, когда мы наконец причалили к пустынной набережной. Вода была по-летнему теплой, и нам не составило особого труда вытащить груженую лодку на берег. Я оглянулся на Салернский залив и увидел десятки далеких огоньков, похожих на блуждающие звезды. Там все еще продолжалась ночная рыбалка.

Вокзал Виктория

Ничто так не подогревает чувство собственного достоинства англичанина (и одновременно не подрывает основы интернационализма), как те незабываемые минуты, когда пульмановский вагон прибывает в Дувр. Стоит ли удивляться? Ведь вы столько времени провели на чужбине, так долго поглощали непривычную иностранную пищу и расплачивались нереальными иностранными купюрами, так настрадались от мелочных придирок таможенных чиновников и циничных подозрений паспортной службы, что вам все это порядком надоело. И вот наконец паром медленно входит в спокойные воды Дуврской гавани, и привычные английские носильщики спешат вам навстречу. Ура, вы снова дома!

Подозреваю, что многие из нас склонны переоценивать сам факт возвращения на родину. В наших мечтах данное событие рисуется нам куда более радостным, чем на самом деле. И это тоже понятно: разлука, как известно, подогревает чувства. И родина кажется нам всего милее и краше, когда мы находимся на приличном расстоянии от нее. Что поделать, все мы склонны идеализировать предмет своей страсти. Мне не раз доводилось наблюдать, как приезжают в Англию колониальные чинов-ники. Эти люди долгие годы провели вдалеке от родины и наверняка тосковали по ней, растравляя душу воспоминаниями. И вот наконец им предоставляется возможность ненадолго съездить домой. Казалось бы, сбылась заветная мечта! Но отчего-то они чувствуют себя обманутыми в своих лучших ожиданиях. Я видел, как эти люди растерянно бродят по Лондону (их легко отличить по южному загару и благоприобретенному акценту), и на лицах их читаются обида и разочарование. Выясняется, что дом совсем уж не тот, каким был прежде (да и был ли вообще, усомнится иной циник). Увы, такова цена, которую приходится платить за разрыв между фантазией и действительностью.

Слава богу, есть на свете то, что нас никогда не разочаровывает. И к таковым относится портовый город Дувр и поезд, который доставляет нас на вокзал Виктория. Это поистине идеальный мир, и, находясь в нем, мы по крайней мере на протяжении двух часов ограждены от травмирующего вторжения реальности. Если допустить, что в душе каждого человека живет любовь к родной стране, то как же высоко воспаряет это чувство при виде привычной рутины английской жизни. Как греют сердце добродушные голоса наших носильщиков, и как льстит внимание проводников пульмановского поезда! Человек испытывает законную гордость при мысли о своей принадлежности к стране, в которой не считают нужным привязывать щеточку для ногтей к умывальнику. Какое счастье — после того, как вы достаточно долго мирились с чужеземной антисанитарией (а мне порой казалось, что в этих странах всем заправляют напрочь безумные сантехники… или же, возможно, сантехники с извращенным чувством юмора) — так вот, какое счастье после этого оказаться в родной Англии, где все всегда работает.

Вы сидите в своем чистеньком удобном купе и наслаждаетесь видом лондонских пригородов, которые нескончаемой чередой проносятся за окном. И вот наконец поезд грохочет по мосту, перекинутому через Темзу, и сердце ваше сжимается в сладостном предвкушении. О, милая старушка Темза, которая все так же невозмутимо катит свои серые воды в Северное море! В тот миг вы не вспоминаете, с какой радостью покидали Лондон несколько месяцев назад. Вы уже не помните, с каким облегчением тогда забились в свое купе и даже не пожелали бросить прощальный взгляд на удаляющийся вокзал Виктория. Вас греет мысль о том, что вы возвращаетесь домой, и лондонские огни кажутся вам ярче и соблазнительнее, нежели огни любого другого города. Да, друзья мои, все именно так. Если, приближаясь к Парижу, вы чувствовали себя взволнованным, то встреча с Лондоном дарит ощущение подлинного счастья. Все здесь ласкает ваш взгляд, все выглядит таким надежным и рациональным! Толпа горожан, возвращающихся после рабочего дня в Бекенхэм и прочие пригороды, радует обилием приятных мужских лиц. О женщинах и вовсе говорить не приходится — все они, как подбор, кажутся красавицами! Вам становится стыдно за свое долгое отсутствие, вы ощущаете себя чуть ли не предателем. Даже в мрачном безразличии водителя такси вы видите проявление дружеского участия и душевности. Какой отличный парень, думаете вы, настоящий англичанин!