Книга Война перед войной - Михаил Слинкин

— Сейчас! Сейчас ты увидишь наших девушек из женской организации. Я пригласила их специально петь и танцевать.

Дмитрий был в недоумении: «Что это она выдумала? Какие девушки? Здесь, в госпитале? В Кандагаре?»

Но действительно в палату робко, бочком, зашли три девушки. Та, что повзрослее, лет двадцати, была даже в джинсах. Две другие, совсем еще девочки не старше пятнадцати-шестнадцати лет, были одеты в национальные костюмы, почти полностью повторявшие тот, который Дмитрий видел на девчушке, купленной самозваным арабом. Одна из девушек держала в руке бубен, а старшая прижимала к груди какой-то струнный инструмент. Все трое не сводили глаз с Дмитрия, хотя и явно стеснялись при этом. Даже очень смуглая кожа не могла скрыть стыдливый румянец, покрывавший их щеки. Похоже, что выступать перед незнакомым мужчиной было для них вторым решительным шагом после того, как они отказались от ношения чадры.

Наргис, поочередно указывая на девушек рукой, представила их. Старшую звали Йасамин, младших — Сосан и Бинавша.

«Вот так цветник, — подумал Дмитрий. — И в прямом, и в переносном смысле. Ведь Йасамин — это „жасмин“, а Сосан и Бинавша означают соответственно „лилия“ и „фиалка“».

Наргис шепнула им что-то ободряющее, и девушка в джинсах запела популярную в Афганистане песню:

Твои губы — цветок.

Твой стан — цветок.

Твоя рубаха — цветок…

И так далее, почти до бесконечности, до последнего ноготка и реснички любимого или любимой, ведь в языке дари нет грамматической категории рода.

Двух других девушек, застывших было в неподвижной созерцательности, Наргис легонько подтолкнула к центру палаты, и они начали танцевать, постепенно преодолевая смущение и все более отдаваясь танцу. Одна из них кружилась, притопывая ножкой, била в бубен, поднимая его над головой и откидываясь назад всем станом. Другая выстраивала более сложный рисунок танца движениями рук и поворотами головы. При этом каждое движение, каждый жест, очевидно, имели собственное значение, а все вместе, конечно же, посвящались любви и любимому, о несомненных достоинствах которого была сложена песня.

Дмитрий чувствовал себя неловко. Ему снова было жарко, и приходилось постоянно вытирать пот с лица застиранным госпитальным полотенцем. Сесть на край продавленной кровати он был не в состоянии, удалось лишь немного приподняться, подложив под спину вторую подушку. Кроме того, он невольно оказался в центре внимания — доброго и по большей части завистливого. Часовой на балконе, стоя у открытого окна, буквально окаменел от невиданного зрелища. Двое других, у дверей, сначала сдерживавшие напор больных, желавших послушать и, главное, посмотреть импровизированный концерт, все же сдались и первыми переступили порог палаты. За ними человек десять солдат в больничных робах сгрудились в углу, не сводя глаз с танцующих девушек. Те же, кому не удалось протиснуться внутрь, быстро сообразили, что на длинном балконе достаточно места, ринулись туда и выстроились вдоль открытых окон.

Песня закончилась, солдаты дружно захлопали в ладоши, выражая свой восторг. Йасамин запела еще одну песню, сопровождавшуюся танцами, наполнявшими палату мелодичным звоном серебряных украшений, потом еще одну… А завершили выступление девушки, спев хором только что появившийся революционный марш:

Да сгинут народа враги!

Да здравствуют наши друзья!..

Когда девушки ушли, Наргис спросила Дмитрия:

— Тебе понравилось?

— Песни и танцы — очень, но то, что девушки выступали только для меня, — нет.

— Почему? — искренне удивилась Наргис.

Дмитрий решил не рассказывать о неловком чувстве, которое он испытал от излишнего внимания к себе, и сказал:

— Понимаешь, в госпитале много лежачих больных, раненых…

— Девушки будут и им петь, — перебила Наргис.

— Да! Но они, наверное, ожидали, что начнут с них, — сказал Дмитрий, понимая, что и этот аргумент не очень-то убедителен.

Наргис поджала губы и, казалось, была готова заплакать:

— Я хотела, чтобы тебе было хорошо.

— Но мне хорошо с тобой, только с тобой, а не с ними, — сказал Дмитрий и сам поразился тому, что сказал.

Наргис все же заплакала.

— Забери меня с собой, забери в Союз, — вдруг сквозь слезы попросила она. — Мне здесь так плохо, так плохо.

Такого поворота Дмитрий не ожидал. Он всегда терялся, когда плакали женщины, может быть, потому что не умел их успокоить. Тут же еще этот соглядатай на балконе, который как окаменел с начала выступления девушек, так и стоял до сих пор, не меняя позы. Только от удивления и восторга в его глазах осталось одно удивление.

— Наргис, не плачь. Все устроится, и все у вас вскоре изменится, будет так же хорошо, как у нас в Союзе, — только и смог выдавить из себя Дмитрий и, чтобы немного встряхнуть Наргис, сказал: — Вот, солдата совсем напугала, в себя прийти никак не может.

Наргис встала, подошла к окну и захлопнула его перед носом часового, выведя солдата из столбняка и заставив его вернуться к обычному занятию — скучному вышагиванию по балкону с винтовкой наперевес. Потом, присев на край кровати, уже без слез вновь попросила:

— Забери меня отсюда.

— Каким образом? — тихо сказал Дмитрий. — Как я смогу это сделать? Ты замужем. Даже если мы сбежим в Кабул, из страны меня с тобой не выпустят.

Наргис снова заплакала. Теперь уже совсем безнадежно. Дмитрий, взяв ее руку, попросил:

— Не плачь. Тебе восемнадцать лет — все еще впереди, — и, не найдя, что же сказать еще, замолчал, чувствуя неловкость теперь уже от собственной беспомощности.

Молчание подействовало на Наргис лучше, чем слова утешения. Утерев слезы, она посидела еще немного, опустив глаза и сложив руки на коленях. Потом взяла градусник, поставила его Дмитрию под мышку и, не поднимая глаз, вышла из палаты.

Наргис не вернулась, как прежде, смотреть показания градусника. Подождав немного, Дмитрий сам вынул его и с досадой отметил, что уже несколько часов температура не опускается ниже отметки 39 градусов. Положил градусник на тумбочку и закурил. Сигарета не доставила обычного удовольствия. Табак потерял вкус — явный признак болезни. Дмитрий потушил окурок в стоящей на полу пепельнице и, заложив руки за голову, уставился в потолок.

Чувство досады не проходило. Угнетало все: и свалившаяся ниоткуда болезнь, и необходимость торчать одному в огромной палате под присмотром часовых, и долгое отсутствие Наргис. Да, точно, и долгое отсутствие Наргис. Хотя и с ней все пошло как-то не так. Вместо ожидаемой в таких случаях веселой болтовни и легкого, ни к чему не обязывающего флирта сразу же абсолютное доверие, полная откровенность и просьба забрать ее с собой. Не куда-нибудь, а в Союз.

Дмитрий поймал себя на мысли, что он, оказывается, впервые общался с афганкой вот так — один на один. Раньше просто не возникало подобных ситуаций ни в Кабуле, ни тем более в провинции. В столице, где нравы гораздо свободнее, многие женщины работают в учреждениях, школах, больницах, даже в магазинах. Правда, в больших магазинах европейского типа, а не в традиционных дуканах, торговля в которых — занятие исключительно мужское.