Книга Жертвы Сталинграда - Отто Рюле

Профессор замолчал. После небольшой паузы он заговорил усталым голосом:

— Через шесть дней я уже не мог выносить всего этого. И хотя мне советовали остаться в Виннице и у меня была такая возможность, я все же решил вылететь в котел окружения.

— А не было ли это бегством вперед? — спросил я. — Как господа из Винницы вообще оценивают положение 6-й армии?

— Ваше замечание о бегстве вперед не лишено правдоподобности. В штаб-квартире фюрера нас, собственно говоря, вообще списали со счета. Сталинградский котел считают, извините меня, пожалуйста, за сравнение, но я его не раз там слышал, задним местом германского вермахта.

— А как же понимать тогда торжественное обещание освободить нас извне?

— Все это ложь. Никто уже больше не поможет нам. Если же говорить о помощи, которую мы получаем по воздуху, то это, ни больше ни меньше, как мертвому припарка. Гитлеру необходима наша гибель, чтобы создать нам героический ореол. К тому же непогрешимость нашего престижа заключается, оказывается, в том, чтобы не отводить армию от Сталинграда. Фюрер давным-давно всей Европе прожужжал уши, что Сталинград немцы взяли.

— Об этом знает и командование нашей армии, — согласился я. — Однако оно не должно способствовать столь подлой игре.

— Я думаю, генерал-полковник Паулюс не хуже господ из штаб-квартиры фюрера в Виннице видит, что его армия обречена на гибель. И он должен сделать выбор: или же слепо следовать приказу фюрера, или же спасти жизнь подчиненных ему солдат. И этого решения никто у него не может отнять.

— Как же он, по-вашему, должен поступить?

— Мне кажется, самое разумное сейчас — это согласиться на капитуляцию, — ответил профессор. — По солдатским понятиям, это не только честное решение, но даже прямая обязанность. И если Паулюс отдаст войскам приказ продолжать сопротивляться, он совершит преступление, страшнее которого, пожалуй, не было еще за всю немецкую военную историю.

Слова подполковника звучали угрожающе. Казалось, он призывал немедленно принять решительные меры.

Между тем уже стемнело, и мы распрощались. На улице было холодно. В ясном звездном небе слышался гул моторов. Это транспортная авиация доставляла продовольствие в «Питомник». Со стороны Волги поднимался диск луны. На наших позициях царила тишина. Казалось, вся жизнь замерла. Неужели за этой тишиной наступит капитуляция?

В эту ночь я долго не мог заснуть.

На другой день, 9 января, я пошел в госпиталь. Врачи вскрывали трупы дистрофиков. Таких больных в котле были тысячи, и все они находились на грани жизни и смерти. Температура тела у дистрофиков обычно такая низкая, что термометр вообще никак не реагирует.

У двадцатилетних дистрофиков общее паталого-анатомическое состояние оказалось настолько отрицательным, что можно было подумать, будто это глубокие старики. Постоянное нервное перенапряжение, недоедание и холод сделали свое дело.

Все увиденное мной в госпитальном морге наглядно продемонстрировало правильность слов профессора: душевное и физическое состояние наших солдат тоже требовало принять условия капитуляции.

Вечером того же дня подполковник зачитал в офицерской землянке бумагу, присланную из штаба армейского корпуса. В ней говорилось, что советские требования капитуляции — акт вражеской пропаганды. Но одновременно это вселяет в нас надежду, что фюрер подготавливает новое наступление, чтобы освободить нас из котла. Заканчивалось послание призывом открыть огонь по русским парламентерам.

Брезгливым жестом профессор отложил в сторону приказ и посмотрел в мою сторону, словно говоря: «Ну, вот видите, до чего мы дожили!»

Я понял, на что намекал профессор: он хотел тонко подчеркнуть, что командование корпуса ставит приказ фюрера о продолжении сопротивления выше личной ответственности за состояние подчиненных войск. Верховный главнокомандующий сидел в это время где-нибудь в Восточной Пруссии, за две тысячи километров от Сталинграда, в комфортабельном бомбоубежище.

Неделю спустя в Гумраке во время получения продовольствия на складе мне рассказали одну историю, связанную с отклонением немцами капитуляции. Продовольственный склад играл роль своеобразного информационного центра, ведь там встречались представители разных штабов и частей. Там-то я и узнал, что командир 14-го танкового корпуса генерал Хубе незадолго до Нового года встречался с Гитлером и получил из его рук мечи к Рыцарскому кресту с «Дубовыми листьями». По указанию Паулюса Хубе должен был доложить фюреру всю правду о катастрофическом положении окруженных войск под Сталинградом. Хубе было обещано, что вновь организуемый Южный фронт, о существовании которого никто не знал, получит приказ на новое наступление, чтобы деблокировать окруженные войска.

Ко всеобщему удивлению, Хубе вернулся в войска только 8 января 1943 года, а в ночь на 10 января сел в самолет, чтобы по приказу командующего сухопутными силами организовать снабжение вне котла.

...До последнего солдата

«При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск…»

Так было написано в письме советского командования, направленном 8 января 1943 года генерал-полковнику Паулюсу. «А за их уничтожение Вы будете нести ответственность».

К этому времени в междуречье Волги и Дона находилось более двухсот тысяч войск. Заключительный акт страшной трагедии начался 10 января утром.

В полевом госпитале в Елшанке об этом узнали, услышав залп русской артиллерии. Землянка, где проводилась операция, задрожала, как от землетрясения. Хирург отложил скальпель, ассистент забыл дать раненому эфир. Все так и застыли на месте. Подполковник не договорил, как мне обеспечить госпиталь водой.

Залпы следовали один за другим. Выстрелы и разрывы перемешались до невероятности.

Вскоре началось такое, что вообще ничего нельзя было разобрать.

— Пойдемте со мной наверх, — приказал мне подполковник. — Посмотрим, что там происходит.

А пушки все стреляли и стреляли. По-видимому, их было очень много, не меньше нескольких тысяч. Ничего подобного до сих пор мне не приходилось ни слышать, ни переживать.

На горизонте показались бомбардировщики, несколько эскадрилий в боевом порядке. На юго-западе я увидел вспышки артиллерийских орудий. По-моему, стреляли из-под Цыбенка, километрах в пятидесяти от госпиталя. Все небо на юго-западе и западе было объято пламенем и дымом.

— Это и есть начало нашего конца, — заметил стоявший рядом со мной профессор.

— На Волге, кажется, пока еще тихо, — заметил я.

— Они, наверное, начнут сжимать котел с запада и юго-запада. Это легче, чем вести бой в городе. А мы между тем будем продолжать голодать, да и аэродром в «Питомнике» мы скоро потеряем.

11 января 1943 года полевому госпиталю предписывалось доставить в «Питомник» двадцать раненых, чтобы на Ю-52 или Хе-111 переправить их в тыл.