Книга Дом слепых - Марина Ахмедова

Хохоча, Пахрудин снова ускакал в другой конец и клокотал, закрывая рот сорванной с головы тюбетейкой.

Негромко рассмеялся Нуник. Валя. Роза. Зашуршала Галя, услышав, что все смеются.

– А я знаю, почему снайпер не попал в Фатиму, – прочистил горло Нуник.

– Почему? – вскинулся Пахрудин.

– Он косой! – крикнул Нуник. – Или слепой!

– Вай, как не стыдно! Меня чуть не убили, а им смешно!

Ни в одном подземелье никогда так не смеялись – хохотали в тот день так, что стены тряслись. Смех поднимался из подвала к окнам, и дом, напрягаясь, хватался за живот, корчился, приседал. Распахивал окна – «Ух, не могу!». В подвал попала смешинка, а дом все трясся, но смех не прекращался.

Странный дом. Стоит посреди хаоса, окружен домами-калеками, сам чуть-чуть покалечен. И ему смешно… Само собой, дома не смеются. Дом слепых стоял не шелохнувшись. Но тем, кто сейчас сидел в его подвале, именно так и казалось – дом трясется и смеется вместе с ними. Так, во всяком случае, ощущали свой смех слепые.

Один Уайз не принимал участия в общем веселье. Он, словно толстый пингвин, не шевелясь, лежал на кровати, смотрел в потолок, на котором, разумеется, ничего не видел, и беззвучно шевелил губами. Если бы хоть кто-то обратил на него сейчас внимание, то смог бы прочесть по его губам, что он говорил. А говорил Уайз и без конца повторял только одно: «Чувствую».

Утром Марина решительно перестелила кровать, сменив на ней простыню. Решительно вымыла чашки. Решительно подмела в проходе между кроватями. И наконец, решительно просунула руки в прорези толстой жилетки.

Она направилась к выходу, зажав подмышкой скомканную простыню.

– Жить надоело? – нагнала ее Люда.

Даже похудев, она была в два раза шире Марины. Напирала животом, стянутым ситцевым передником.

Марина отодвинула ногой кирпич от двери.

– Сидеть и ждать?

– Ждать мы не можем, – как обычно, начала высмеивать Люда. – Ждать – это не по-нашему. Мы – решительные. Остановим, кого хошь… Только пулю не остановишь.

Люда прислонилась к стене и скрестила на груди руки – решительно.

Снайпер существует. Он – есть. Не воспаленное от сырости воображение породило его, не страх. Подниматься наверх – глупо. Только этого снайпер и ждет – реагирует на каждое движение. После вчерашнего происшествия с Фатимой стало ясно: он не исчез, не ушел и, видимо, уходить не собирается.

Люда могла представить его – в темной маске, притаился на верхнем этаже разбитого дома, прижался глазом к оптическому прицелу… Мелькнула мысль о сверхъестественном – не покойник ли он? Не тень ли убитого снайпера, мстящего всем без разбору? Еще в начале катастрофы город стал могилой для тысяч пришлых. Их тела так и валялись неубранными на улицах города. Стояла зима – без снега, но с частыми дождями (слава Богу!), изморосями и туманами поутру. Во влажной сетке туманов Люде мерещились неприкаянные, непогребенные тени, давшие себе слово отомстить – все равно кому. В ее перепуганном воображении вставал полупрозрачный сверхъестественный человек с черной маской вместо лица. Но вот незадача – свою месть он выпускал из вполне реального дула, и смерть, летящая из него, тоже была реальной и близкой. Покидать подвал теперь – безумие.

Люда не восхищалась храбростью Марины – храбрость, парализовавшая инстинкт самосохранения, безумна. Сама Люда наверх не пошла бы – каким калачом ее ни помани. В библиотеке авторитет Марины был непререкаем. Но не в подвале. В подвале ее показная бравада восхищала только слепых. А у Люды были глаза – она все видела.

Видела, как бывшая начальница бледнела, едва начинался обстрел, как сжимала худые руки, сколько сил тратила на то, чтобы не сорваться. Люда видела, что все они – из одного теста. Правда, на Марину этого теста ушло вдвое меньше. Она также трясется за свою шкуру. Как и слепые, не хочет раньше времени покидать этот мир – прекрасный, познанный не только через прикосновения. Зрячим было тяжелей уходить.

Марине было к кому и куда – это-то Люду и раздражало. Марина осталась. Люда бы на ее месте сбежала, оставив слепых дожидаться автобуса. Героизм Люды-поводыря был вынужденным – этого-то она и не могла простить Марине. Люда осталась лишь потому, что ее никто и нигде не ждал. Ей больше всех было не надо…

– Тебе, выходит, больше всех надо? – зло прошептала она.

– Всю ночь я думала-гадала – что делать. Надеялась, он здесь не задержится и уйдет. Но после того, как он стрелял в Фатиму, я поняла – нужно что-то предпринять, и сделать это немедленно.

– Например что?

– Я пыталась понять – что ему от нас надо?

– Ну и как? Поняла?

– Нет, но я надеюсь его убедить оставить нас в покое.

– Как?

– Я кое-что придумала.

– Безумству храбрых поем мы песню…

Если бы Люда была здесь главной, все бы пустила на самотек. Первым делом, рассказала бы слепым об опасности и попросила не выходить без серьезной надобности. Вторым – сократила бы порции еды так, чтобы хватило на дольше. Но она не стала бы предпринимать радикальных действий. Бравада Марины понукала к героизму и ее, а Люда по природе героем не была. Но вот поступки Марины заставляли ее вступать в диалог с совестью, а та, разбуженная, начинала толкать на глупости.

– Просто подумай о том, что в один прекрасный день или ночь он может войти в подвал и всех нас перестрелять. И вот этот кирпич не будет ему помехой, – Марина пнула кирпич.

– А ты подумай о том, что он может быть обычным сумасшедшим, шизофреником, ни на чьей стороне. Добыл винтовку и стреляет по кому ни попадя. Война – все можно… Ты попытаешься с ним договориться? Но с сумасшедшими не договариваются. Ты всех меряешь своей меркой. Думаешь, все на тебя похожи. Раз ты смелая, то и я должна. Ты разумная, и он должен внять голосу твоего разума. А тебе никто ничего не должен! Получишь пулю в лоб и будешь валяться там наверху до второго пришествия…

Марина скомкала простыню.

– Сумасшедший… Тем хуже для нас.

Она открыла дверь и вышла. Люда придержала дверь ногой и смотрела Марине вслед. Пока ей была хорошо видна ее узкая спина и острые лопатки, выпирающие из-под жилетки.

Шум шагов стих. Люда захлопнула дверь, перерезав полоску света, идущую из подъезда.

– Пойду посижу, – вздохнула она.

Мебель оказалась цела. Марина нерешительно присела на край диван, словно была гостьей в собственном доме. Кроме нее здесь никого не было, и вся ее решительность испарилась, едва она переступила порог.

Окно задернуто плотной шторой – зеленой, бархатной, такие только начинали входить в моду. Марина не помнила, кто ее задернул. Она сама – кроме нее некому.

Ей хотелось остаться здесь навсегда, никогда больше не спускаться в подвал и просидеть вот в этой самой позе – до второго пришествия, как сказала Люда. Но время шло – пора было подумать о подопечных. Жаль, время не могло замумифицировать ее.