Книга Человек, который спит - Жорж Перек

Как пленник, как безумец в камере. Как крыса, ищущая выход из лабиринта. Ты проходишь Париж вдоль и поперек. Как голодающий, как курьер, несущий письмо без адреса.

Ты ждешь, ты надеешься. К тебе привязываются собаки, а также официанты и официантки в кафе, билетерши и кассирши в кинотеатрах, продавцы газет, автобусные кондукторы, инвалиды, надсматривающие за пустынными залами музеев. Ты можешь говорить безбоязненно, всякий раз они будут тебе отвечать ровным голосом. Их лица тебе уже знакомы. Они тебя вычисляют, признают. Они даже не знают, что их машинальные приветствия, безразличные улыбки и кивки есть именно то, что тебя каждый день спасает, тебя, целый день ожидающего их как награду за доброе дело, о котором ты не мог рассказать, но которое они почти угадывали.

И вот иногда в отчаянии ты пробуешь навязать своей шаткой жизни оковы строжайшей дисциплины. Ты наводишь порядок, ты убираешь комнату, ты устанавливаешь жесткий бюджетный лимит: от твоего месячного пособия в 500 франков — минус 50 франков за комнату — у тебя остается 15 франков на день, которые распределяются следующим образом:

пачка «Голуаз» — 1,35

коробок спичек — 0,10

обед — 4,20

билет в первый ряд — 2,50

чаевые для билетерши — 0,20

«Ле Монд» — 0,40

чашка кофе — 1,00

У тебя остается 5 франков 25 сантимов на ужин, состоящий из булочки с изюмом или половины батона, на еще одну чашку кофе, на один проезд в метро или в автобусе, на зубную пасту, на стиральный порошок.

Ты заводишь свою жизнь, как часы, словно лучшее средство не потеряться и окончательно не опуститься заключается в том, чтобы подчинять себя нелепым заданиям, устраивать все заранее, ничто не оставлять на волю случая. Чтобы твоя жизнь была закрытой, гладкой, круглой как яйцо, чтобы твои жесты устанавливались согласно неизменному порядку, который решает за тебя все и защищает тебя, несмотря на тебя самого.

С похвальной точностью ты отмеряешь свои маршруты. Ты исследуешь весь Париж, улицу за улицей, от Парка Монсури до Бют-Шомон, от Дворца де ла Дефанс до министерства обороны, от Эйфелевой башни до катакомб. Ты ешь каждый день в один и тот же час одну и ту же пищу. Ты посещаешь вокзалы и музеи. Ты пьешь кофе в одном и том же кафе. Ты читаешь «Ле Монд» с пяти до семи.

Ты складываешь свою одежду перед тем, как лечь спать. Ты проводишь генеральную уборку своей комнаты каждую субботу. Ты застилаешь кровать каждое утро, ты бреешься, ты стираешь носки в розовом пластмассовом тазу, ты чистишь обувь, чистишь зубы, моешь чашку, вытираешь ее и ставишь на полку, на одно и то же место. Каждое утро, в одну и ту же минуту, в одном и том же месте, одним и тем же образом ты отрываешь полоску бумаги, склеивающую твою ежедневную пачку «Голуаз».

Порядок твоей комнаты. Распорядок твоего времени. Ты навязываешь себе глупейшие запреты. Ты не ходишь по стыкам мостовых и тротуаров. Ты идешь по направлению движения, ты не останавливаешься в местах, запрещенных для стоянки. Ты не позволяешь себе приходить слишком поздно или слишком рано. Ты хотел бы закуривать каждые сорок пять минут.

Как будто в любой миг ты ждешь, что малейшее из твоих уклонений заведет тебя сразу слишком далеко.

Как будто в любой миг тебя так и подмывает сказать: это так, потому что я так захотел, я так захотел, иначе я бы не выжил.

Иногда, полулежа на своей узкой кушетке, довольствуясь бледным и рассеянным светом, который падает от окна и почти регулярно подсвечивается красным огоньком твоей сигареты, ты весь вечер слушаешь шаги своего соседа. Стенка, разделяющая ваши комнаты, настолько тонка, что ты почти слышишь его дыхание, ты слышишь его шаги, даже когда он ходит в тапочках. Ты часто пытаешься представить себе, как он выглядит: его лицо, руки; его занятия, возраст, мысли. Ты ничего о нем не знаешь, ты даже никогда его не видел, быть может, лишь только однажды, когда столкнулся с ним на лестнице и прижался к стене, чтобы дать ему пройти, но ты не знал, не мог быть уверенным, что это именно он. Впрочем, ты не ищешь возможности с ним увидеться, ты не приотворяешь свою дверь, когда слышишь, как он выходит из комнаты и подходит к крану в коридоре, чтобы налить воды в чайник, ты предпочитаешь его слушать и создавать его образ по своему усмотрению. Ты только знаешь, что его комната намного больше, чем твоя, поскольку он может по ней передвигаться, поскольку он должен по ней передвигаться, чтобы дойти до окна, кровати, двери или шкафов, тогда как ты, стоя в центре своей комнаты — две трети которой занимает кушетка, — можешь, не отрывая пяток, дотянуться руками до любой точки: окна, двери, маленькой раковины, вешалки в углу, розового пластмассового таза, этажерки.

Если судить по чуть хриплому кашлю, сипению и шаркающим шагам, сосед, должно быть, стар, хотя возраст не может служить объяснением его одиночеству: как и ты, он никогда никого не принимает у себя в комнате, словно последний этаж здания — чьими единственными, насколько тебе известно, жильцами вы являетесь — представляет опасность для всякого, кто задумал бы сюда дойти. Возраст не объясняет и более чем ритуальную пунктуальность в распорядке дня; второй момент скорее говорит о том, что он, опять же как и ты, человек привычек, но наверняка более уравновешенный. Он уходит из дома каждый день, даже по воскресеньям, поздним утром и неизменно возвращается поздним вечером, как если бы его деятельность, будь она прибыльной или нет, регламентировалась дневным светом и не зависела от расписаний по часам: до Рождества он возвращался чуть раньше, теперь он возвращается каждый день чуть позже.

Ты думаешь, что он уличный торговец, продавец галстуков, привязанных внутри зонта, или демонстратор каких-нибудь чудодейственных средств против мозолей, пятен, бородавок, расширения вен, или скорее мелкий галантерейщик, устанавливающий на четырех раздвижных металлических ножках свой прилавок — открытый чемодан — и предлагающий зевакам с Больших бульваров расчески, зажигалки, пилки для ногтей, солнечные очки, футляры, брелки для ключей. Твое предположение строится исключительно на том, что основная деятельность соседа, когда он дома, сводится к тому, что он, как утром, так и вечером, выдвигает или задвигает или выдвигает и задвигает ящики, словно там хранится значительное количество товаров, которые он должен доставать каждое утро перед выходом и убирать каждый вечер в конце рабочего дня.

Возможно, этот открытый чемодан ему необходим и он пользуется им как тумбочкой, письменным или обеденным столом; ты представляешь соседа несколько церемонным, комичным персонажем, который разворачивает на своем чемодане вышитую скатерть, сохранившуюся от былой роскоши, ставит жалкий подсвечник для дешевых свечей, сервиз — возможно, подобный тем, которые он продает, а именно розовый пластмассовый стаканчик, тарелка и набор алюминиевых приборов, которые складываются один в другой следующим образом: ложка имеет углубление для вилки, вилка — для ножа, и все удерживается защелкой в форме пуговицы для ложного воротника, приделанной к ложке и проходящей насквозь вилку и нож, к которому привязано кожаное кольцо, — и в твоем причудливом воображении этот чемодан, существование которого еще никак не подтверждено, может служить прилавком галантерейщика днем и корзиной для пикника вечером. Но нет никакой уверенности даже в том, что твой сосед ужинает дома, ты никогда не слышал шипения, ты никогда не чувствовал запаха жарящихся потрохов, почек, которые были бы его излюбленной пищей. Более или менее точно ты знаешь только то, что за водой он выходит в коридор (пусть его комната больше твоей, но в ней нет водопроводного крана), а чайник ставит на плитку, чей принцип работы тебе неизвестен, но наверняка довольно прост, если судить по времени, которое требуется для того, чтобы чайник засвистел, то есть вода закипела.