Книга Самурай - Ирина Оловянная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Луна, Луна… Цинтия! Когда я изучаю историю, меня сильнее всего занимают война и история науки. Профа, наверное, тоже. К тому же если он не помнит этого имени, куда он полезет выяснять? Вот-вот, именно. «Мать любви подражает фигурам Цинтии» — зашифрованное сообщение Галилея об открытии им фаз Венеры[7]. Проф догадается. Через полчаса я состряпал такой текст: «Профессор, я отнюдь не умираю от тоски в этом месте, и мне очень нравятся здешние виды. Я буду рад вернуться домой только после того, как Ваша подружка, а моя тетя Цинтия залечит пятно, выступившее у нее на щеке. А то у нее вечно плохое настроение, а расплачиваться за него приходится мне. Не слишком почтительный, Энрик». Ехидное письмо мальчишки, до которого сейчас не добраться и который догадывается, что когда он вернется домой живой и здоровый, отец будет слишком счастлив, чтобы всыпать ему за дерзость. Если у профа и есть сейчас любовница и если даже ее (невероятное совпадение) зовут Цинтия, то мне об этом ничего не известно, и проф это знает. И, уж конечно, я не мог раскрашивать эту несуществующую даму несмываемой краской. Но быстрой проверке все это не поддается. Я несколько раз перечитал письмо: да, больше всего это похоже на намек на чисто детскую шалость и обиду на слишком резкую реакцию на нее. Рыдать и напрашиваться «пожалейте меня» позволено только девчонкам. Годится.
Торре пришел еще через полчаса, пороть горячку и требовать его к себе я не стал: чем меньше народу догадывается о том, что произошло что-то из ряда вон выходящее, тем лучше. Майор посмотрел на меня вопросительно, я слегка кивнул.
Торре забрал у меня ноутбук:
— Ну что, маршал авиации, пошли разберемся с ремонтом ВВС? Я тебя отнесу.
— Может, лучше в кресле-каталке? — ухмыльнулся я (караул! Я не думал, что он воспримет это всерьез!).
— Хочешь дышать двумя легкими — не прыгай! Так я, во всяком случае, понял Маму Маракана.
— А почему она Мама Маракана?
— Это очень смешно. Расскажу, когда поправишься.
Торре привез меня в свой кабинет.
— Ну?!
— Лучше будет, если это прочитаете не вы, а кто-нибудь, кто не знает про ваше поручение.
— Логично.
Он связался с кем-то по интеркому:
— Фредо, зайди ко мне.
Через минуту в кабинет зашел один из офицеров Торре. Я его видел, но мы не знакомились: некогда.
— Фредо, прочитай и скажи, что ты об этом думаешь.
Мое письмо было прочитано по крайней мере четырежды. Фредо нахмурился:
— С ума сошел на старости лет? Мне что, делать нечего?
— Отлично, — обрадовался майор, — я тоже ничего не понял. При чем тут твои проблемы с твоей потенциальной мачехой? Я так понимаю?
— Нет у меня никакой потенциальной мачехи, — объяснил я, — на одном из древних языков Земли Цинтия — это Луна. А Луна с Земли выглядит похожей на человеческое лицо с огромным пятном на щеке. И генерал это знает, а если он забыл, кто такая Цинтия, то знает, куда посмотреть.
— Да, похоже, что это сработает. Отправляй. И молитесь, чтобы нас тут не поджарили.
— Как вообще дела с войной? — поинтересовался я.
— Над Палермо больше не дерутся, там в нашу пользу. Но Эльбу пока назад не отобрали, непонятно, что там будет, — ответил Торре.
— А как наши дела в джунглях? — спросил я.
— Не беспокойся, теперь мы справимся. Но черт бы его побрал, он прикалывает всех своих раненых и даже отравившихся, словно я собираюсь их пытать!
— Может, он так думает? — предположил я.
— С какой стати? — Даже само предположение задевало офицерскую честь Торре.
— Во что только не верят люди, если долдонить им об этом достаточно долго!
— Хм. Подумаем, что с этим можно сделать.
Торре отвез меня обратно в палату.
— Майор Торре, — обратился к нему Веррес, — скажите, почему вы сняли свой вопрос?
— Потому что тот пароль, который знаете вы, не совпадает с тем, что есть у той роты. — Майор не стал мучить пленного лейтенанта подробностями.
— В армии Кремоны ни у кого нет паролей сдачи, — криво ухмыльнулся лейтенант.
— Чего? — нестройно воскликнули Торре и я вместе.
— Нельзя сдаваться, это преступление!
— Какое счастье, что мы только полгода были союзниками, — с чувством сказал Торре.
— Лучше бы вообще не были, — подхватил я, — это какое-то безумие. Кажется, заразное. Все равно же сдаются.
Я почему-то думал, что такие порядки были только в далеком прошлом.
— Я не сдался! — запальчиво воскликнул лейтенант. — Я был без сознания.
— А хотя бы и в сознании, — заметил Торре. — Вы собирались убежать в лес на сломанных ногах?
— Я бы застрелился!
— Зачем? — спросил я спокойно. Точнее, я сделал вид, что спокоен, но, кажется, удачно.
Ответить было нечего, поэтому лейтенант отвернулся к стенке. Его сразу же оставили в покое.
Мама Маракана смилостивилась и пустила ко мне сразу всех друзей вместе, правда ненадолго. Основной поток раненых схлынул, поэтому Лариса не выглядела такой усталой, ночью она, наверно, поспала. Самым мрачным выглядел Гвидо. Я вопросительно посмотрел на Алекса: может, у Гвидо кто-нибудь погиб там, в Палермо? Алекс незаметно покачал головой и хмыкнул.
— Гвидо, что с тобой? — поинтересовался я. — Тебя не пустили в джунгли пострелять?
— Хуже, — буркнул Гвидо, но уточнять не стал.
— Понимаешь… — Лео пустился в объяснения, — очень приятно быть героем обороны Джильо-Кастелло. Часа два. А потом это здорово достает. К тому же Торре вчера загнал в убежище всех, кому нет шестнадцати. И все тут умирают от тоски и досады на свой год рождения. Я раз двадцать рассказывал про воздушный бой, а потом стал посылать всех подальше.
— А ты не можешь послать всех подальше? — спросил я у Гвидо.
— Угу, — тяжело вздохнул тот.
— Понятно. Попроси защиты у Мамы Маракана. В госпитале тишина и покой.
— И вдвое больше раненых, чем он может принять, — заметила Лариса.
— Все так плохо?
— Именно.
— А почему тут никто больше не лежит? — Я показал на две пустые кровати.
— Потому что все остальные с ожогами. — Лариса спрятала лицо у меня на плече.