Книга Заклинатель драконов - Ян Сигел

Я люблю его, — быстро возразила Гэйнор. — Но я любила бы его еще больше, если бы ты была влюблена в него.

— Влюблена! — с презрением воскликнула Ферн, но при этом в ее голосе прозвучало страдание. — Эти сказки — в помойку!

Она побежала вниз по лестнице, и они услышали, как хлопнула дверь ванной. Гэйнор двинулась было за ней, но Уилл вернул ее обратно.

Нет смысла, — сказал он, — если надвигаются какие–то события, она не сможет их предотвратить, даже если выйдет замуж за этого скучного

Маркуса.

Но мне все–таки непонятно, какая связь между ее замужеством и тем, что происходит, — сказала озадаченная Гэйнор, указывая на телевизор.

Я думаю, — сказал Уилл, — все это лежит в основе… ее замужества.

Ей больно, — сказала Гэйнор. — Я слышу это в ее голосе.

Она не признается, — ответил Уилл.

По дороге к дому викария все трое молчали, но тепло и радушие Динсдэйлов, аромат жареного цыпленка и обильные порции красного вина разбили выросшие между ними барьеры. Уилл снова стал очаровательно легкомысленным, Ферн, вероятно чувствуя, что нужно сгладить прежнюю резкость, рассказывая какие–то истории, при всяком удобном случае обращалась за подтверждением к подруге, а Гэйнор, великодушно забыв об обиде, отвечала по–доброму, подавив в себе все сомнения и страхи, терзающие ее сердце. Постепенно они избавились от возникшего было между ними напряжения, хотя никто ничего не забыл. Домой они возвращались в благодушном настроении, избегая в беседе острых углов, восхищались звездами, которые появились на чистом ночном небосклоне, останавливались, чтобы прислушаться к пению ночных птиц или чтобы глянуть на промелькнувшую тень, которая могла быть лисой, убегающей к реке. Для Гэйнор, для которой, как и для Ферн, городская жизнь была скорее не выбором, а необходимым условием для карьеры, в деревенской природе таилось особое волшебство. Будучи поздним ребенком в разваливающейся семье, где уже выросли еще трое братьев и сестер, она никогда не чувствовала себя частью семьи, и теперь, с Ферн и ее братом, она поняла, что такое истинная близость, которой она сама была лишена. Вино согрело ее, ночь — околдовала. Ей нужно было удержать в стороне целый сонм сомнений, чтобы сохранить эти чувства.

Быть может, увидим сову, — сказала она, когда они подходили к дому.

Думаю, это был всего лишь сон, — заметил Уилл. — Полёт на спине совы… или ты действительно видела настоящую сову?

Не уверена, — согласилась Гэйнор. — Возможно, это был просто сон.

Я ночью слышала сову где–то поблизости, — сказала Ферн и вздрогнула всем телом, как будто откуда–то потянуло холодом.

Вернувшись домой, они пожелали друг другу спокойной ночи с большей любовью, чем обычно. Ферн зашла так далеко, что даже обняла подругу, хотя никогда не придерживалась лондонской привычки целоваться при прощании. Гэйнор ушла к себе в комнату, чувствуя необъяснимую расслабленность. Раздеваясь, она смотрела на телевизор, теперь уже выключенный из сети, но все еще излучающий вкрадчивую угрозу. Казалось, в любой момент экран может замерцать и в нем оживет что–то опасное. Гэйнор попыталась сдвинуть телевизор с места, превозмогая неожиданное нежелание прикасаться к этому предмету, но он оказался очень тяжелым, неестественно тяжелым. Казалось, она никак не может ухватить его. В конце концов она сдалась, но пустой экран продолжал тревожить, поэтому она набросила на него полотенце и поверх поставила фарфоровую чашу, чтобы полотенце не упало. Уилл, должно быть, уже спал, и ей не хотелось его будить, а без его помощи передвинуть этот ящик не удавалось. Гэйнор забралась в постель и спустя некоторое время, когда нервы чуть успокоились, тоже заснула.

…Она стояла перед зеркалом лицом к лицу со своим отражением. Но отражение было совсем не таким, как утром. Оно приобрело черты напряженной, серьезной красоты, это было нечто античное, имеющее мало общего с реальной Гэйнор. «Это — не я, — подумала Гэйнор, — но такой мне хотелось бы быть». Комната в зеркальном отражении тоже изменилась. Там были книги, картины, горшок с одиноким цветком, раскрывшим свои красные лепестки, покрывало из павлиньих перьев. Мутноватое стекло зеркала смягчило яркий свет верхней лампы. «Это не моя комната, — догадалась Гэйнор.

Это комната Элайсон, так комната должна была выглядеть, когда та жила в ней. Зеркала помнят…» Глаза Гэйнор с возрастающей тревогой вернулись к своему отражению, она поняла — что–то должно «лучиться, что–то ненужное и в то же время ужасное, но нет смысла бороться с тем, что не может рыть изменено. Сон превращался в кошмар. Лицо перед ней сжалось до суженного книзу овала, с впалыми щеками, густыми, широкими бровями. Глубокие! глаза растянулись в щели, не черные, но сияющие множеством граней, будто это были кристаллы. Дымка заволокла волосы, и вот они уже превратились в космы привидения. Гэйнор, словно парализованная, не могла пошевелить ни единым мускулом, но в зеркале ее рот растянулся в узкую кроваво–красную улыбку. Поверхность зеркала больше не была твердой и плотной, она стала почти такой же тонкой, как кожа. И вот отражение выдвинулось, и пленка зеркала прорвалась, и в комнату Гэйнор ступила незнакомка.

Элайсон, — сказала Гэйнор.

Элаймонд, — поправила женщина. — Элайсон было просто имя. Элаймонд — вот моя истинная сущность.

Зачем вы вернулись?

Раздался громкий смех, похожий на звуки бьющегося стекла.

— Как ты думаешь? Разумеется, чтобы посмотреть телевизор. Открою тебе тайну: за Вратами Смерти нет телевизоров. Ни в раю, ни в аду. Все, что нам позволено смотреть, — это наши собственные жизни и жизни тех, с кем мы соприкасались, бесконечные повторы наших вчерашних дней, наших неудач, всех наших ошибок. Думай об этом, пока еще не пришло твое время. Будь осмотрительна в своей жизни, не то будет поздно.

Сказав это, она взяла Гэйнор за руку. Это прикосновение было не материальным, легким, как ветерок, но холодным, таким холодным! Ледяная дрожь пробрала Гэйнор до костей.

— Включи телевизор, — приказала гостья. Гэйнор попыталась избавиться от ее холодной руки, но нервы были напряжены, а сил не было.

— Ты слишком чувствительна, — пробормотала Элаймонд. — Слишком утонченна, чтобы сопротивляться, слишком слаба, чтобы бороться. У тебя нет стойкости, нет Дара, чтобы противостоять мне. Неразумно Фернанда выбирает себе друзей. Включи штепсель…

«Она права, — думала про себя Гэйнор. — Ты предаешь Ферн, предаешь саму себя. Ты ничем не можешь помочь…»

Она стояла на коленях около розетки, она слышала звук соединения штепселя с розеткой. Элаймонд подвела ее руку к пульту управления телевизором, и Гэйнор окутала темнота.

Когда она снова проснулась, вся комната дрожала. Постель и пол вибрировали, под потолком безостановочно раскачивалась старинная лампа. Гэйнор с трудом удалось сесть, и она увидела, что телевизор трясет, как в ознобе. Лихорадка била и все остальные предметы мебели, даже тяжеленный гардероб покачивался и скрипел. Фарфоровая чаша, стоявшая на телевизоре, придвигалась к краю ящика и, задрожав мелкой дрожью, свалилась на пол, но не разбилась, а покатилась по ковру. Гэйнор схватила пульт и изо всех сил швырнула его в стену, но при этом, очевидно, задела кнопку включения, потому что при ударе его о стену на экране вспыхнул цвет. Мебель успокоилась, и на экране появилась картинка. Это был доктор Лэй. Он повернулся, посмотрел на нее и вытянул руку…