Книга Тень среди лета - Дэниел Абрахам

Впервые с тех пор, как Маати уехал от дая-кво, он попал в более или менее понятное место. Он ждал наставника, готовясь стерпеть любое наказание. Когда наконец стемнело, Маати зажег ночную свечу. Ко сну его проводило молчание пустого дома.

Утром слуги доставили завтрак: сладкие фрукты, горячий — только-только из кухни — яблочный хлеб и чайник черного дымящегося чая. Маати в одиночку позавтракал. Его все больше одолевало нехорошее предчувствие. Быть может, это его одиночество — новая хитрость, очередная провокация? Что, если никто не придет?

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он посвятил себя наведению порядка в доме. Оставив собственные миски, чашки и ножи на траве для слуг, Маати собрал посуду, разбросанную по всему дому. Набралась целая гора, как будто он завтракал дважды. Свитки, лежавшие так долго открытыми, что на них осел слой пыли, он вычистил, свернул и убрал в тряпичные футляры, какие смог найти. Некоторые оказались перепутаны: так, в темно-синем с заглавием «Право» спрятался философский трактат. Маати утешил себя мыслью, что свитки на полках тоже лежат как попало.

Вскоре к подозрениям о том, что его дурачат, добавилась легкая обида. Подметая полы, неделями не знавшие уборки, он даже начал надеяться, что это одиночество — новые происки андата. Если ему, ученику поэта, не нашлось лучшего применения, лучше бы дай-кво никогда его не отсылал. Маати задумался: есть ли у поэта право отказываться от учеников? Быть может, этим пренебрежением Хешай-кво пытается избавить себя от учительских обязанностей?

Всего пара недель прошла с тех пор, как он покинул селение дая-кво и отправился по течению реки в Ялакет, а оттуда — на корабле в летние города. Впервые в жизни он поступал в ученики к настоящему поэту, готовился встретить андата лицом к лицу и впитывать знания, чтобы однажды принять бремя власти над ним. «Я раб, мой мальчик. Тот самый, которым ты мечтаешь владеть».

Маати вымел сор за порог, используя метлу почти как лопату. В полдень он раздвинул стены-перегородки, превратив дом в нечто вроде беседки. Мягкий ветерок шелестел страницами книг и кистями на свитках. Маати прилег. Голод уже начал заявлять о себе, и ученик поэта задумался, как отсюда позвать слугу. Будь Хешай-кво рядом, можно было бы спросить…

Наконец учитель появился: сначала в виде крошечной, не больше пальца, фигурки, бредущей со стороны дворца. Потом, по мере его приближения, Маати различил широкое лицо, покатые плечи, нелепый живот. Когда Хешай-кво очутился на мосту, стал виден цвет его лица — щеки были пунцовыми, как вишни, и лоснились от нездоровой испарины. Маати встал в позу приветствия, какой ученику полагается встречать наставника.

При виде переменившегося жилища Хешай разинул рот. Впервые за день Маати подумал, что уборка была не лучшим способом скоротать время. Он почувствовал, как щеки начинают пылать, и поменял позу на извинительную.

Хешай-кво поднял руку и только потом обрел дар речи:

— Не… Не надо. Боги! Тут не было такого порядка за все время! А ты случаем… на столе, лежала коричневая книга в кожаном переплете. Не знаешь, где она сейчас?

— Простите, Хешай-кво! Я мигом ее отыщу.

— Погоди. Не надо. Когда-нибудь сама отыщется. Поди сюда. Сядь.

Двигался поэт неуклюже, точно подагрик, однако его суставы, насколько Маати смог разглядеть сквозь коричневое платье, распухшими не были. Ученик старался не замечать пятен от еды и вина на рукавах и груди поэта. Тот, морщась, опустился в кресло черного лакированного дерева с белым плетеным сиденьем и заговорил.

— Что-то неважно мы встретились, верно?

Маати выразил раскаяние, но поэт отмахнулся.

— Я буду рад обучать тебя. Решил сразу сказать об этом. Однако заниматься мы не очень-то сможем до тех пор, пока не будет обработан весь урожай. А это может затянуться на многие недели. Когда будет время, я тобой займусь. Многому тебя еще предстоит научить. Дай-кво задал тебе хороший толчок, но умение удержать андата с его наукой не сравнится. А Бессемянный… ну, с ним я дал маху. Виноват.

— Я благодарен, что вы не отказались от меня, Хешай-кво.

— Да, да. Что ж, все к лучшему. Так-то. А пока ты свободен, пользуйся этим! Здесь можно неплохо повеселиться. Так не теряйся, понял? Обживись, осмотри тут все как следует до того, как мы нагрузим тебя всей этой поэтической чушью. Годится?

Маати согнулся в поклоне послушного ученика, хотя и видел по красным глазам Хешая-кво, что тот надеялся на другой ответ. Оба сконфуженно примолкли. Обстановку разрядил Хешай-кво — натужно улыбнулся, встал и похлопал Маати по плечу.

— Вот и отлично! — произнес он с таким смаком, что сразу стало ясно: ничего подобного он не думал. — Нужно, однако, переодеться. Куча дел, знаешь ли. Ни минуты покоя.

Да уж, ни минуты. Прошел полдень, а поэт, его учитель, ходит во вчерашнем платье. Все-то ему было некогда: некогда отдохнуть, некогда встретить нового ученика, даже заглянуть среди ночи — и то некогда, а главное — страшно. Вдруг еще разговаривать с ним придется… Маати смотрел, как тучный силуэт Хешая плывет вверх по лестнице, слышал топот над головой, пока поэт наскоро умывался. Голова у Маати вспухла, как тюк шерсти, от попыток вспомнить все свои оплошности и уяснить, что же вызвало учительскую неприязнь.

— Обидно, правда? Когда тебя избегают, — прошептал кто-то за спиной. Маати тотчас обернулся. На крыльце в превосходном иссиня-черном одеянии стоял Бессемянный. Насмешливые темные глаза смотрели прямо на Маати. Юноша не переменил позы, не сказал ни слова. Андат все равно кивнул, словно тот ответил.

— Мы еще поговорим. Позже.

— Мне нечего тебе сказать.

— Пусть так. Тогда говорить буду я. А ты можешь послушать.

Поэт Хешай вразвалку спустился по лестнице. На нем была свежая одежда: коричневый шелк поверх кремового. Щетина на подбородке исчезла. На миг поэт и андат, не дыша, уставились друг на друга, после чего развернулись и вместе ушли в сад. Маати смотрел им вслед: неуклюжей, приземистой фигуре хозяина и стройной, точно плывущей тени раба. Шли они, как ни странно, в ногу, в едином темпе, будто старые друзья, хотя ни один не касался другого, даже ступая вровень. Дойдя до середины моста, Бессемянный вдруг обернулся и прощально помахал безукоризненной белой рукой.

— Она ни о чем не догадывается!

Марчат Вилсин наполовину вынырнул из бассейна. На его лице отразилась странная смесь чувств — ярости, облегчения и чего-то еще, менее уловимого. Юноша, с которым он пришел, таращился на Амат, разинув рот. Еще бы: единственная одетая посетительница. Амат еле сдержалась, чтобы не показать ему непристойный жест.

— Цани-тя, — сказал Вилсин, обращаясь к гостю, хотя не сводил глаз с Амат, — извини. Нам с распорядительницей нужно срочно посовещаться. Я пошлю гонца с полным предложением.

— Но, Вилсин-тя… — начал юноша и умолк, встретившись взглядом со старым гальтом. От его вида и Амат стало бы жутко, не будь она так рассержена. Юноша принял позу благодарности по случаю окончания беседы, шумно выскочил из воды и ушел.