Книга Интервенция - Алексей Щербаков

Однако, первое, что поразило Джекоба еще при входе — это относительная чистота и порядок. Да, кое-где окна были выбиты. Да, на стенах лестницы были написанные какие-то гадости. Но — чем дальше они с Васькой углублялись в залы — тем больше наблюдалось порядка. Конечно, под ногами лежал толстый слой пыли, и в углах образовались потеки. Но, как говаривал старик Эйнтшейн, все относительно. Поэтому их спутница, на каждом шагу сыплющая словами «кошмар» и «ужас», казалось несколько наивной. Она не видела, что такое по-настоящему разрушенный музей.

Джекоба сопровождала местная работница — дама средних лет. Журналист сталкивался с такими и в США. Это люди, влюбленные в свои музеи до потери памяти. Они живут только их интересами и больше ничем. Все, происходящее за музейными стенами, для них не существует. Джекоб всегда полагал, что это — своеобразный вид бегства от действительности — в прекрасное застывшее прошлое.

Впрочем, как оказалось, все было сложнее. Анна Сергеевна, так звали музейную даму, вместе с несколькими еще такими же просидела в Эрмитаже, в служебных комнатках, все это лихое время. Потому что, как она сказала, «мы не имели права отсюда уйти». Такая самоотверженность внушала уважение. Хотя, что могли сделать несколько слабых женщин? Разве что — заделывать фанерой выбитые окна. Но ведь — тем не менее, порядок-то сохранился!

Музей был огромен. Залы затягивали в себя — и если бы не Анна Сергеевна, Джекоб бы давно потерял тут ориентацию. В свете мутного питерского дня, льющегося через пыльные стекла, картины смотреть было трудно. Да и рассмотреть все — на это требовались месяцы. Джекоб не был особым любителем изящных искусств. Но все-таки, он не вчера с Вайоминга приехал. Бывал он и в Метрополитен-музее, и Вашингтонской национальной галерее, и в Лувре и в других знаменитых музеях. И теперь, бродя по залу, начинал по-настоящему начинал понимать значение этого города. Понимал он теперь и циничные смешки шефа. Петербург имел чудовищную ценность. Не только культурную — но и простую, измеряемую зелеными бумажками. Всем этим добром — включая вид из окон на Петропавловскую крепость, можно было прибыльно торговать. «Самый большой в мире город-музей, где все к услугам туристов». Хотя бы только ради этого имело смысл затевать экспедицию.

Они вошли в большой зал, уставленный рыцарскими доспехами и витринами со средневековым вооружением. Что тут сразу привлекло внимание Джекоба — так это некоторый беспорядок. В других залах тоже встречались пустые места на стенах, передвинутая или опрокинутая мебель, пару раз он видел расколотые вазы. Но все-таки, в залах Эрмитажа наблюдался некий порядок запустения. Тут же… Все витрины были открыты. Рыцарские доспехи стояли как-то косо. Доспехи, сидящие верхом на лошадиных чучелах вообще стояли треугольником, лошадиными мордами друг к другу. Вроде как рыцари о чем-то совещались. Джекоб пошел вдоль витрин. Как и многие мальчишки, он в детстве увлекался средневековой романтикой, а как американец, пусть и не коренной, но все же — имел пристрастие к оружию — в том числе и к холодному. Поэтому журналист со знанием дела осматривал представленные мечи и кинжалы. Все экспонаты были на месте, несмотря на то, что витрины отперты. Удивляло не то, что они открыты, а то, что отсюда ничего не унесли. В конце концов, картину не так-то просто продать. А эти железки… Да в Лондоне в любом приличном антикварном магазине за них ухватятся руками и ногами! Отвалят кучу денег наличными и не станут ни о чем спрашивать — лишь попросят приносить еще.

Джекоб повернулся к своей провожатой.

— Анна Сергеевна, я все собираюсь вас спросить: как музей сохранился в достаточно приличном состоянии? То есть, я имею в виду то, что его не разграбили. Поверьте, я видел то, что осталось от музеев Самарканда и Багдада… Голые стены. Неужели жители Петербурга с таким почтением относятся к Эрмитажу?

— Если бы… — Вздохнула музейная работница. — Да, нет, конечно. Вандалов и любителей наживы и в нашем городе хватает. И, конечно, же, когда начался хаос, все…ну, многие ринулись грабить все, что плохо лежит. А плохо лежало все.

— Но почему же не грабили Эрмитаж?

— Просто, потому, что боялись.

— Кого? — Изумился Джекоб.

Анна Сергеевна заколебалась.

— Боюсь, что вы мне не поверите, сочтете: я сошла с ума среди этих картин.

— Я журналист. И притом — военный журналист. Поверьте, я видел и слышал много такого, что может показаться совершенно невероятным.

Музейная работница с некоторой опаской огляделась.

— Только давайте пойдем отсюда куда-нибудь подальше. Здесь мне как-то не по себе. Почему — поймете, когда услышите мой рассказ. Они прошли несколько залов, уселись на банкетку. И Джекоб выслушал историю, от которой отваливалась челюсть…

Грабить Эрмитаж начали еще, когда в городе была какая-то власть, но всем было ясно, что дело катится к полному хаосу — и люди стали оглядываться в поисках места, куда можно навострить лыжи. Пример подали сами музейные работники, среди которых, конечно же, далеко не все были такими самоотверженными, как Анна Сергеевна. То тут, то там стали пропадать разные вещи. Чаще небольшие, образцы декоративно-прикладного искусства. Музейщики знали, что тянуть — вещи, за которые, возможно, и не выручишь миллионы, но сотню-другую тысяч долларов можно получить в любой стране, где известно понятие «антиквариат» и есть достаточное количество богатых любителей таких дорогих игрушек. Что же касается запасников, то их и вовсе бомбили в наглую. Было время, выносили экспонаты из дворца, даже не особо скрываясь. А что, мол, все равно все пропадет. Как это бывает — главное начать. Те, кто вчера и мысли не допускал о разграблении коллекций, включались в процесс. По принципу — я что, хуже? Все равно все растащат, так уж и я себе кусочек урву! И вот один раз, когда под вечер кто-то из работников вытаскивал из витрины резную шкатулку XVI века (тысяч на триста баксов), в проеме зала появился невысокий, но крепкий бородатый человек с роскошной седой бородой.

— Зачем так делаешь? Так не надо делать! Сама запомни и другим передай: кто попробует что-то взять — очень плохо будет! Совсем плохо будет!

— И вот что удивительно, — покачала головой Анна Сергеевна, — он ведь при жизни русский язык отлично знал. А тут говорил как торговец с рынка…

— Он? Кто он?

— Как кто? Академик Орбели!

Дама сказала это с таким видом, будто этим именем все было сказано. Ну, как средний американец сказал бы «Генерал Грант».[13]Спрашивать, кто это такой, было даже как-то неудобно. Выручила Васька.

— Анна Сергеевна, вы объясните человеку, он ведь все-таки иностранец…

— А, да… Академик Орбели — это легендарный директор Эрмитажа. Он сумел сберечь музей во время блокады. Тогда тоже было плохо, много хуже, чем в прошедшую зиму. Но воровать никто из работников даже и не пытался. Да, великий был человек.