Книга Дело победившей обезьяны - Хольм ван Зайчик

— Да, мне это тоже нравится, — согласился ад-Дин, и по этой реплике Богдан с некоей толикой удивления понял, что соборный боярин, похоже, все же здоров и не утратил ни чувства собственного достоинства, ни чувства юмора.

— Простите, преждерожденная Катарина, — решительно проговорил сановник. — Я очень благодарен вашему драгоценному супругу и вам за радушие и гостеприимство, но я бы все же хотел постепенно перейти к цели моего визита.

— Переходите, — ласково пропела Катарина, и Богдан сам не заметил, как блюдце, на коем стояла изящная пиала с благоуханным кофеем, оказалось у него в руке. — Но подкрепить свои силы вам никто не может помешать. Я права, милый?

— Конечно, — ответил боярин и снова чуть улыбнулся.

— Еще раз благодарю. — Богдан запнулся. Гийас ад-Дин как раз тоже взялся было за свою пиалу, но чуткая тележурналистка верно поняла замешательство Богдана и без тени смущения сказала:

— Милый, похоже, у нашего друга ко мне какие-то междусобойные вопросы. Ты не мог бы нас покинуть на время? Если Богдан не возьмет с меня слово хранить молчание, я тебе потом все обязательно расскажу.

Чуть дрожащая рука боярина с готовностью отдернулась от пиалы, и Гийас ад-Дин с некоторой натужностью поднялся. Кивнул Катарине, потом Богдану и неторопливо прошаркал вон из комнаты. Аккуратно и плотно притворил за собою дверь.

— Так вы возьмете с меня обет молчания? — улыбнулась Катарина и, поднеся пиалу с забеленным кофеем ко рту, чуть подула на него, коснулась края пиалы пухлой, без намека на помаду губою, а уж потом отпила глоточек.

— Это будет зависеть от того, что вы мне скажете, преждерожденная Катарина, — ответил он.

— Может, вы оставите этот официальный тон? Во-первых, я не старше вас, а во-вторых, у нас время ценят так же, как и у вас. Уж давайте лучше станем ечами. Или, если вам совсем уж опричь души обращаться таким образом к человеку без знаков различия на одеянии, — она лукаво стрельнула глазами, — тогда просто по именам. Давайте?

— Что ж, — ответил Богдан и тоже пригубил кофей. — Давайте, Катарина.

— Вот как славно, — подытожила она.

— Мне поручено разобраться в одном безобидном, но довольно щекотливом деле, и подступиться к нему я не могу иначе, как только с вашей помощью, — сказал Богдан.

— Я могу этим только гордиться, — ответила Катарина.

— Я понимаю, что мой звонок к вам тогда, летом, относительно видеоматериалов по лечебнице “Тысяча лет здоровья”, мог вас как-то привлечь к этой теме, дать отправную точку для журналистского расследования, но… вы с поразительной проницательностью разобрались в деле. Увязать вместе столь разрозненные факты и сделать из них верные выводы… Вам мог бы позавидовать любой человекоохранитель с самым богатым опытом, говорю безо всякой лести.

— Надеюсь, — опустив глаза, проговорила Катарина; похоже, она все-таки смутилась.

— Вы не могли бы поделиться со мной последовательностью ваших рассуждений? — От светской старательности Богдан сделался несколько косноязычным. Впрочем, Катарина, по всей видимости, не обращала на его излишне вычурную речь никакого внимания; ее внезапное замешательство оказалось, насколько можно было судить со стороны, куда глубже, нежели замешательство самого Богдана.

Тележурналистка долго молчала, по-прежнему подпирая голову красивой, полуобнаженной рукою с упавшим к локтю широким рукавом халата, и задумчиво, с отсутствующим видом глядела в стену напротив. Богдан подумал уже, не повторить ли вопрос. Но Катарина пригубила кофе и вдруг решительно поставила блюдце с пиалой на столик.

— Да, в определенной степени я обязана вам той изумительной серией своих репортажей, — сказала она без ложной скромности. — Да. Но не только. Именно признательность вам не позволяет мне скрывать правду. Я этого никому еще не говорила и, если не окажусь вынужденной делать это, давая, скажем, показания по упомянутому вами безобидному и щекотливому делу… я, разумеется, не спрашиваю, Богдан, в чем оно состоит… если я не буду вынуждена, то и не скажу никогда никому. Это странно, и это несколько… стыдно. Трудно признаваться, что моей заслуги тут, собственно, нет. Судьба позаботилась. Сама судьба… — Она взглянула Богдану прямо в глаза. Богдан поразился; стоило разговору перейти от бытовых сюсюканий к работе, лицо Катарины стало одухотворенным, резким и по-настоящему красивым. — Сначала вы, потом… — Она запнулась. Богдан напряженно ждал.

Катарина переменила позу; теперь она почти сидела на тахте, руками охватив колени, и по-прежнему глядела мимо Богдана.

— Я не великий знаток компьютерных и сетевых технологий, — сказала она негромко и как-то отрешенно. — У меня хватает своих забот. Мне потом объяснили: сеть настолько сложна, что… изредка в ней могут происходить самые странные сбои. Самые странные. Тут, конечно, по времени удивительно совпало. Честно говоря, ваш тогдашний звонок действительно меня буквально заворожил; я печенкой чувствовала: тут есть что-то… что-то. Понимаете? Что-то. Я и так, и этак крутила… сама несколько раз просматривала эти свои видеоматериалы… А потом, через три, кажется, дня… или через два? Не помню, но это легко восстановить…

Она запнулась. Протянула руку к столику, неловко взяла свою пиалу – кофей уже достаточно остыл, чтобы можно было не пользоваться блюдцем, — и сделала несколько крупных глотков разом. Отставила чашку. Вскинула глаза на Богдана и вдруг смущенно улыбнулась.

— Что-то я разнервничалась, — призналась Шипигусева. — Будто в чем-то виновата… На самом деле я тут ни при чем. Само… и я опять же печенкой чувствую, что тут что-то такое… что-то… Так вот. — Она глубоко вздохнула. — Я получаю очень много писем. Пока я голову ломала над тем, что там такое наши доблестные человекоохранители могли углядеть на моей рабочей записи в лечебнице, среди прочей массы сообщений ко мне по ошибке… каким-то чудом… прилетело сообщение, которое вовсе не мне было предназначено. Насколько я поняла, это было какое-то рабочее сообщение вашей, закрытой человекоохранительной сети.

Богдан крякнул. Такого просто не могло быть.

Потом он сообразил, что о возможности и невозможности подобных природных явлений он, специалистом не являясь, может судить только с чужих слов. Категоричную мысль “такого просто не может быть” он ничем, кроме собственной убежденности, подтвердить не мог – но знал, что в научных истинах более всего бывают убеждены именно неспециалисты. И подвергают их сомнению с наибольшей легкостью они же; то или иное отношение к истинам зависит у них исключительно от приязни или неприязни к источнику, из кого истины эти были получены, от настроения, от отношений с женой и даже порой от пищеварения. Не к лицу Богдану было…

— Файл оказался подпорчен, — задумчиво продолжала меж тем Катарина, снова устремив взгляд своих прекрасных, бархатистых глаз мимо Богдана. Вновь взялась за пиалу с кофеем. — Без начала, без конца, и даже без середины. Знаете, как это бывает… полтекста вопросики. Я уж и так, и этак мучилась с кодировками, потом к друзьям обращалась, которые на том собаку съели… это такая русская… ну да. Нет. Что прочиталось – то прочиталось, а что испортилось – то безвозвратно. И вот там-то и говорилось… вернее, там предписывалось, что всем таможенным станциям и пограничной страже следует уделять повышенное внимание провозу на территорию Ордуси сосудов и приспособлений, пригодных для транспортировки мелких водных существ, в скобках – пиявок – и немедленно сообщать о попытках такого провоза, а при обнаружении оных существ-пиявок немедленно уведомлять Управление внешней охраны и Центр имени Крякутного, куда, если из Управления не поступит иных распоряжений, и передавать выявленные сосуды с существами для исследования… Видите, как помню? Я перечитывала текст раз сто… ну а, получив такой подарок, уж не трудно было связать его с закрытием отдела гирудолечения… причем, как мне рассказывали в лечебнице, я же посетила ее вскоре после вас – закрытия шумного, с погоней… а там – с несчастными случаями и болезнями бояр. — Она тряхнула головой, перевела дух и взглянула Богдану в глаза. — Вот. Все.