Книга Книга сияния - Френсис Шервуд

«Боже милостивый», — выдохнула Рохель. Это был настоящий ребенок — мертвый. Несколько секунд она не могла двинуться с места, ибо решила, что Ха-шем наказывает ее за то, что она не сожгла крошки. Но потом ее ноги сами пришли в движение… и Рохель во весь дух побежала к бабушке.

Бабушке хватило одного взгляда на мертвого младенца, после чего она вся побледнела и велела Рохели как можно скорее привести туда раввина.

Раввин, за которым следовали его жена и мэр Майзель, прибыл на место, задыхаясь от бега.

Мэр вытащил младенца из дыры в стене, приложил ухо к его рту и груди, затем взглянул на раввина.

— Он уже довольно давно мертв, — объявил Майзель.

С предельной осторожностью, словно дитя было все еще живо, раввин взял его у Майзеля, завернул в передник Перл и стал баюкать у себя на груди.

— Как он умер? Почему его не похоронили? Чей это ребенок? — ум Рохели был в полном смятении. — Что вы собираетесь с ним делать? Где его мать? Достиг ли он того возраста, когда его можно было обрезать?

— Уведите ее, — приказал раввин. — Уведите отсюда эту девушку.

— Иди домой, Рохель, это не твое дело, — сказала ей бабушка.

Низко опустив голову, Рохель послушно скользнула в ворота. Однако вместо того, чтобы, как хорошая девушка, вернуться домой, она прокралась вдоль стены и встала там, где ей было слышно каждое слово об этом странном и ужасном событии.

— Кажется, я догадываюсь, чьих это рук дело, — сказал мэр Майзель. — Ребенок, скорее всего, был оставлен на пороге его церкви отчаявшейся матерью.

— Незамужней, — добавила Перл.

— Насчет матери нам ничего не известно, — сурово упрекнул ее раввин. — Так что лучше помолчи.

Рохель затаила дыхание.

— Отец Тадеуш — человек хитроумный… — мэр Майзель всегда взвешивал свои слова, но теперь просто не смог сдержаться и не затронуть эту тему.

— Хитроумный и дьявольски подлый. Как мы вернем ребенка ему на порог? — спросила Перл.

— Перл, веди себя прилично.

— Он нехороший человек, Йегуда, недобрый.

— Значит, и мы должны быть такими же, дорогая жена?

— Карел, старьевщик, — предложил мэр Майзель. — Он нам поможет.

Рохель слышала, что Майзель и сам в свое время был старьевщиком, сам собирал и продавал подержанную одежду. А теперь они с бабушкой шили ему прекрасные наряды, в которых он появлялся при дворе, — черные бархатные камзолы с шелковой оторочкой и пуговицами из черного дерева и слоновой кости, пышные черные штаны, не доходившие до колен, гофрированные воротники и манжеты из белого полотна, чулки из шелка столь тонкого, что они казались второй кожей.

— Не корите меня за откровенность. И, между прочим, учитывая все обстоятельства, сейчас лучше быть откровенным. Возможно, этот ребенок — один из байстрюков императора, — Перл, как всегда, не страшилась мужниных упреков. — Этот город кишит детьми, проклятыми его кровью.

Рохель всегда представляла себе императора сидящим на троне, со скипетром и державой в руках, приказывающим своим слугам делать то и се. «Подать мне шлепанцы!» Отрубить ему голову.

— Значит, байстрюк императора? Так, Перл, ты говоришь…

— Напротив, Йегуда. — Майзель понизил тон, так что Рохель едва сумела его расслышать. — Меньше шумихи, будь он от императора. Итак, для начала нам нужно, чтобы Карел доставил ребенка на порог отца Тадеуша, откуда его сюда принесли. Затем нам нужно, чтобы его заприметил другой свидетель, а не злонамеренный священник. Лучше всего — кто-нибудь из замка, чтобы эту историю не вывернули наизнанку и не обвинили во всем нас. Мы должны быть так же хитроумны в исправлении несправедливости, как Тадеуш — в своем подлоге. Хотя, как ни прискорбно, ребенок уже мертв, и мы ему ничем не поможем, что бы ни делали.

— Быть может, он не от императора, а от священника, — вслух размышляла Перл.

— Перл, одумайся, — предупредил ее раввин.

Рохель раньше никогда не слышала об этом священнике. Тадеуш? Отец Тадеуш?

— Кто бы ни был отцом или матерью этого невинного существа, его смерть суть комментарий на предмет состояния нашего мира, друзья мои, — сказал Майзель, — и вину попытались приписать нам. Если бы, оставленный на пороге церкви, ребенок выжил, его взяли бы внутрь, сделали христианским приверженцем, монахом, священником. Или — кто знает? — просто хорошим человеком. Но будучи мертвым, он может навлечь на нас беду и служит целям тех, кто желает причинить нам зло — настоящее зло.

— Но зачем отцу Тадеушу желать нам зла? — спросила Перл.

— Ввиду разочарования, которое происходит из его непомерного честолюбия, — таково мое предположение, — задумчиво проговорил мэр Майзель. — Лишенный большей власти, он распоряжается малой, которую имеет над самыми беззащитными, охотно получает поддержку от других недовольных. Несомненно, легче нападать на тех, кто еще не удостоился высокого пиетета. И, как все мы знаем, он в высшей степени завидует нашему почтенному раввину.

— Бога ради, почему кто-то должен мне завидовать?

— Вас, рабби, почитают за мудрость и добродетель, — сказал Майзель. — И за победы в дискуссиях.

Рохель знала, что раввин временами покидал Юденштадт как бы от имени их всех; действительно, он писал книги, а порой устраивал беседы в христианских местах, не говоря уж о том теплом приеме, которым его удостаивали в синагогах по всей Богемии и Моравии, по всей Польше и всем немецким землям.

— Вацлав, — вмешалась Перл. — Ребенка должен найти Вацлав.

У Рохели захолонуло сердце. Если бы она стояла рядом с ними, а не подслушивала из-за стены, она бы тут же воскликнула: «Нет, только не он!»

— Он сам байстрюк королевской крови. Вацлав станет логичным выбором, Йегуда.

— Перл, пожалуйста, держи себя в руках. Откуда ты взяла, что он незаконнорожденный?.. Ладно, даже если это и так, Вацлав — не самый разумный выбор…

— Об этом все знают, Йегуда. Кроме него самого.

— Итак, мы обратимся за помощью к Карелу. Он будет совершать свой вечерний объезд, и мы подбросим ребенка обратно. Чуть позже Вацлав, который будет сидеть рядом с Карелом, увидит ребенка и спросит: «А это еще что?» «Я бы сказал, что это, как пить дать, ребенок», — ответит Карел… — вот что сказала бабушка Рохели, до той поры молчавшая. — Вацлав спрыгнет с телеги Карела, постучит в дверь священника. «Кого там еще принесло?» — спросит тот…

— Старый пьяница непременно приковыляет, раздраженный вмешательством в его искупление грехов.

— Отпущение, Перл, — поправил Майзель.

— Может статься, и то и другое, — заключил раввин.

Пока собравшиеся у стены заговорщики тепло прощались друг с другом, Рохель бросилась назад по проулку, а у входа в Юденштадт побежала вдвое быстрее, большими прыжками миновала могильные плиты кладбища, толкнула дверь комнаты, нырнула в постель, поскорее натянула на голову одеяло и громко засопела.