Книга Спутники Волкодава. Путь Эвриха - Павел Молитвин

Разыскивая ведущий в спальню мужа всход, Хаккари от души посмеялась над забавной парочкой сегванов, бесстыжих как птицы, овцы или кони, но чем дольше она вдумывалась в сказанное Бельведой, тем тревожнее становилось у нее на душе. У степняков в самом деле существовал обычай, согласно которому бесплодная жена могла быть после трех лет совместной жизни возвращена мужем ее родичам. И Канахар, конечно же, знал этот обычай, если уж ведом он был даже этой бесстыжей белотелой женщине, всходившей прежде на его ложе. Быть может, из-за неспособности своей иметь детей, куне и не брал себе жен-сегванок, а посватался к степнячке, преследуя сегодняшние свои нужды и памятуя, что через три года никто не помешает ему освободиться от «чернявой головешки», коли минет в ней надобность? А если не минет? А что, если родит она ему сына или дочь? Ведь родила же Тайтэки через год после свадьбы девчонку, названную Фукуканом Нитэки. Может, врала Бельведа и, не сумев подарить кунсу наследника, понапрасну оговорила его? То, что она большая и белая, — это еще ничего не значит, не зря сказывают: от большого человека только вони наверняка больше, а толку может быть меньше, чем от маленького…

Канахар скрипнул зубами, фыркнул и неожиданно внятно позвал:

— Кари! Кари, куда ты делась, Хегг тебя проглоти!

— Я здесь, господин, — пролепетала девушка, и тут же поросшая густым рыжеватым волосом лапища легла ей на грудь и начала мять и месить ее с упорством и силой, подобным тем, с которыми хорошие хозяйки месят тесто, а горшечники — глину. Хаккари пискнула, ойкнула, и тело ее, словно подхваченное быстриной, устремилось к ворчащему что-то неразборчивое кунсу. Девушка ощутила исходящий из его рта гнилостный дух кислой капусты, пива и лука, заставивший ее сморщиться, зажмуриться и перестать дышать. А потом ей стало не до источаемых Канахаром ароматов, ибо тело ее было сдавлено, сплющено, вжато и утоплено в податливое ложе. В израненную, саднящую плоть ее был вбит непомерных размеров кол, который стал яростно двигаться вперед и назад с единственной целью разорвать то, что еще каким-то чудом уцелело со дня злополучной свадьбы.

* * *

В облавной охоте, которую решил устроить Фукукан, пожелали принять участие едва ли не все мужчины племени хамбасов. Чтобы окружить Медвежье урочище, из становища выехали еще засветло, наказав женщинам чистить котлы и точить разделочные ножи. Шаман, раскинув священные костяные фигурки и погадав на обгорелой бараньей лопатке, сулил охотникам помощь Богов Покровителей, но и без бормотания Дзакки каждому было ясно, что дичи в этот раз набьют немало. Лето задалось погожее, в меру жаркое, не засушливое — самое для зверья раздолье. Ворчал, как всегда, лишь старый Буршас. Прослышав о том, что Тамган выдает свою сводную сестру за Канахара, он совсем лишился рассудка и требовал немедленно откочевать на запад, к подножию гор, дабы уберечься от происков злокозненных соседей.

Старик год от года становился все несноснее, чуть что не по нем, бежал жаловаться на самоуправство нанга старейшинам родов, однако на этот раз даже эти вечно осторожничавшие старцы не поддержали скандалиста. Слыханное ли дело откочевывать посреди лета только из-за— того, что Тамгану удалось сыскать мужа для своей худосочной сестрицы! Над Буршасом начали посмеиваться не только за глаза, но и в открытую, а Фукукана так озлобила трусость и слабоумие отцовского советчика, что он даже отрешил его от участия в облавной охоте: пора старику научиться держать язык на привязи и не считать себя самым умным и прозорливым.

— Ржа ест железо, а обида — сердце. Не печалься, что без тебя ускакали, попробуй-ка лучше «веселой травки», — предложил шаман, с кряхтением усаживаясь на расстеленную перед юртой Буршаса кошму и протягивая старинному приятелю почерневшую трубочку. — Давненько мы с тобой в тишине не сидели, вечно ты в разъездах да в заботах, не даешь старым костям роздыху.

— Не слушает меня нанг! Никто не слушает, — горестно качнул головой Буршас и запыхтел трубкой. — Даже ты, Дзакка, хоть и шаман, а дальше вытянутой руки видеть не желаешь.

— Зато ты слишком далеко заглядываешь. По весне молодежь грядущими заморозками пугаешь, — ответствовал шаман, глядя на пасущийся у подножия холма табун лошадей, крупы которых казались в лучах заходящего солнца выкованными из красной меди. — Охота тебе в самый ясный день дождик предрекать, каркать о беде, которая на другом конце Вечной Степи бродит?

— Старый ворон зря не каркает, беда, коли объявилась, не замедлит пожаловать, — проворчал Буршас уже более благодушно. Морщинистое лицо его начало разглаживаться — знал шаман, когда трубочку свою поднести. — На этот раз, может, и помилуют нас Боги Покровители. Но коли и дальше только о дне нынешнем думать будем, и стад, и табунов, и голов своих лишимся, верно тебе говорю. Меняется Вечная Степь, а мы как суслики но норам прячемся, не желаем вдаль глядеть.

— Всякая могила зарастает травой, — рассудительно заметил Дзакка, принимая трубочку из рук Бурша-са. — Взгляни на Тайтэки. Не ты ли предрекал, что, став женой Фукукана, накличет она на нас неисчислимые беды? А вот ведь родила ему дочь, живет с ним душа в душу!

Буршас покосился на молодую женщину, заносившую в шатер Фукукана разложенные для просушки и проветривания овчины и войлоки, погладил реденькую седую бородку и неохотно признался, что Тайтэки оказалась подходящей женой для нанга хамбасов.

— Однако если бы Фукукан женился на Хаккари, мы могли бы не бояться того, что Тамган сговаривается за нашей спиной с сегванами, — добавил он упрямо.

— Мне кажется, надобно нам не бояться этого, а, последовав примеру Тамгана, заключить с Канахаром союз. Энеруги набирает силу, и меня страшит, как бы во время осенней откочевки не постигла нас участь майганов. Матитай-нар, Букар-нар и Нодоэк-нар не хотят и слышать о том, чтобы остаться здесь на зиму, но я опасаюсь разъездов Хурманчака несравнимо больше, чем козней Тамгана и Канахара. До сих пор, во всяком случае, нам удавалось уживаться с ними мирно и…

— Ну-ка, погоди! — прервал Буршас шамана. — Чей это парнишка сломя голову несется? Хар-тибэ! Давай сюда! Что там стряслось?

Буршас вскочил на ноги и замахал рукой голоногому мальчишке, приближающемуся к становищу на взмыленном жеребце.

— Кокуры! Кокуры угоняют наши табуны! Хеш! Хеш-айвар! — завопил парень, взлетая на холм и поднимая коня на дыбы.

— Где? Какие кокуры? Что ты врешь?! — загалдели высыпавшие из юрт и шатров женщины. — Говори толком, что стряслось?!

— Вот тебе и пожили мирно! — процедил Буршас, бросив уничижительный взгляд на шамана. Пронзительно свистнул, подзывая пасшегося неподалеку коня, и когда тот подбежал, с непостижимым проворством вскарабкался ему на спину.

— Слышь, Дзакка! Позаботься о Тайтэки и дочери Фукукана! Спрячь их куда-нибудь, да побыстрее! — Старик стиснул лошадиные бока кривыми ногами в мягких, порыжевших от времени сапогах и охлюпкой понесся прочь из становища.

— Вот ведь чудак! Все бы ему скакать куда-то, все бы суетиться… — Дзакка неспешно высвободил из-под себя длинные сухощавые ноги, поднялся с кошмы и, попыхивая трубочкой, направился к увеличивающейся с каждым мгновением толпе женщин, обступивших парнишку, живописующего нападение кокуров на порученный его заботам табун.