Книга Тайная алхимия - Эмма Дарвин

Дядя Гарет тянется, чтобы налить еще виски, и, когда рукав его пиджака задирается, я вижу скверные нашлепки из пластыря на его предплечье.

— Ты поранился?

Он кончает наливать виски, пробка звякает, когда он вставляет ее обратно в бутылку.

— Ах, это. Просто задел руку утюгом.

— Утюгом?

— «Стирка в понедельник, глажка во вторник». Дорогая Элейн хорошо меня обучила.

— Да, благослови ее Бог.

— Иззи и Лайонел хотят, чтобы я продал дом Чантри, — внезапно произносит он.

— Иззи мне так и сказала. А чего хочешь ты?

— Полагаю, это будет к лучшему, — вздыхает он. — Очевидно, за дом можно много выручить.

«Все равно он там больше не живет», — сказала Иззи.

— Это будет ужасным ударом, — говорю я.

Для меня это тоже будет ударом — знать, что дом ушел, хотя я и вернусь на другую сторону планеты. Даже в сравнении со смертью Адама…

— Но у тебя останется мастерская, — добавляю я, сглатывая комок в горле. — И будет много денег. Ты сможешь привести ее в порядок. Получить помощь.

— Я же сказал: печатников больше не найти.

— Я имела в виду другую помощь, если ты и в самом деле не можешь найти печатника. Но зато найдешь уборщицу. Садовника. Будешь выращивать овощи.

— Уна, ты ведь знаешь, что я ничего не могу вырастить. Это всегда было делом Элейн. Но это было бы мило… — замечает он, оглядываясь по сторонам. — Хотя не знаю… Сомневаюсь, чтобы я смог кого-нибудь найти. Все соседи говорят, что в наши дни садовника днем с огнем не сыщешь. И я не стану держать рядом с «Пресс» уборщицу, которой не смогу доверять.

Дядя Гарет спорит против каких-либо изменений с живостью человека, который не хочет, чтобы его уговаривали, ведь корни его упрямства лежат слишком глубоко, чтобы их можно было вырвать с помощью простого здравого смысла. Я смотрю на дядю и в гаснущем свете вижу за его плечом фотографию Марка.

— Ты не хочешь продавать дом, верно?

— Уна, дорогая, мне семьдесят восемь, и я не становлюсь моложе. Я смотрю этому факту в лицо, так же как смотрел в лицо всему остальному. Мне думалось, я смог бы поглядеть в лицо и продаже дома.

— Тебе думалось? А сейчас ты так уже не думаешь?

— Лайонел звонил перед самым твоим приходом.

— Я собираюсь повидаться с ним завтра.

— Он так и сказал. Он с таким нетерпением предвкушает это. Но он звонил не насчет вашей встречи, а насчет продажи дома. Он говорит, что дом нельзя продать без мастерской. Мы должны продать весь Чантри, а не только дом. Мастерскую, сад. Все.

— Что?!

— Это как-то связано с доступом к дороге и разрешением на перепланировку, потому что здесь хотят начать строительство.

— Но…

— Знаю. Мне придется переехать. В многоквартирный дом или в какое-нибудь другое здание.

— А ты не мог бы… — пытаюсь я сказать, но что-то мешает. — Ты не мог бы купить что-нибудь, где было бы достаточно места? Или даже с отдельной мастерской?

— Я слишком стар, чтобы начинать все сызнова… — качает головой дядя Гарет. — Нет. Если все это будет продано, выхода не будет: это станет концом «Солмани-Пресс».

Елизавета — Тридцать третий год царствования короля Генриха VI

В конце концов, по прошествии многих месяцев, каждый из которых приносил только разочарование, я решила отправиться в паломничество. Джон был слишком занят делами манора[27]и бесконечной борьбой за то, чтобы сохранить королю трон и удержать королеву от подталкивания всех колеблющихся в верности Ланкастерам в сторону мятежников Белой розы. Но к моей радости, вместе со мной отправился Энтони. Он путешествовал в поисках благодати. Казалось, он всегда ее жаждал, хотя я знала некоторых мальчиков и мужчин, которые так же жаждали благодати. Все мили путешествия я молила Бога о сыне.

Два года брака, а я все еще не родила. Я не понимала, почему так происходит. Джон ложился со мной всякий раз, когда бывал дома, и с помощью небольших советов Мэл я научилась доставлять ему удовольствие и в свою очередь получать удовольствие от него. Мэл сказала, что это поможет появиться ребенку. Кроме того, она сказала: и без того достаточно трудно быть женщиной и нет нужды отказывать себе в любой радости, какую только можно найти.

Такие темы были для нас тайными, настолько тайными, насколько может быть жизнь хозяина и хозяйки манора. Но поскольку моя талия оставалась тонкой, а груди — сухими, в глазах всего мира я все еще была плохой женой. И в каждый свой визит в Астли леди Феррарс выглядела все более кисло, а втайне все больше радовалась, потому что, если у меня не будет ребенка, земли Астли будут возвращены ей.

Графтон лежал на пути моего следования из Астли в Волсингам, и я провела несколько счастливых дней, играя с детьми, сняв тем часть домашних забот с плеч матери, потому что она недавно чуть не слегла из-за Элеоноры. С каждым новым ребенком, сказала матушка, как будто уходит все больше недель на то, чтобы снова собраться с силами. Я ничего не ответила, но она подалась вперед и похлопала меня по руке.

— Все будет хорошо, ma fille. Имей веру.

Потом мы с Энтони отправились в Норфолк. Мы проехали через Нортхемптон, Питерборо и Уизбеч и остановились в Линне у кузена Хоута, чтобы обменяться новостями, отдохнуть самим и дать отдых лошадям. Энтони боролся с кузенами и играл в цитаты, пока я спрашивала совета у тети Хоут о том, как завести детей.

Потом мы поехали дальше. На дороге теперь было полно пилигримов, направлявшихся в Кастл Райзинг, Фличхам, Нью-Хоутон. В Фэкенхэме мы оставили лошадей и пошли пешком по Дороге пилигримов.

Дул горько-соленый ветер из Уоша. Он как будто пытался сорвать с нас одежду, всю, до последнего лоскутка. Я дрожала и потуже стягивала у горла плащ. Но Энтони, казалось, был равнодушен к холоду. Ему было не больше тринадцати или четырнадцати лет — еще мальчик с несерьезными грехами и надеждами, в то время как я была взрослой женщиной, молившейся о рождении сына. И все-таки с такой же ясностью, как если бы я коснулась его, я знала: не было ни единой его частицы, ни единого шага по Дороге пилигримов, ни единого взгляда, которые он не посвящал бы Богу.

В часовне, где мы преклонили колени, было тихо, хотя ветер без устали дул снаружи. Я сосредоточилась мыслями на Богородице и, не сводя глаз со святого лика, молилась, чтобы волею ее мне был дарован сын — или даже дочь, потому что в таком случае я могла бы надеяться со временем родить и сына. Песнопения вздымались и опадали, воздух был так густо насыщен ладаном, что мне казалось, будто он пропитывает мою плоть, мое по-прежнему узкое лоно, готовясь оживить его семенем Джона.

Потом я взглянула в сторону.