Книга Кольцо странника - Марина Александрова

Особенно задевало его, что князь Святослав Киевский не призвал его на помощь, когда пошел громить половцев. Не раз поминал об этом в разговорах с разными людьми, а когда узнал, что Всеслав в том бою был и отличился там – и к нему подошел с вопросами. И Всеслав видел, как исказилось лицо князя – красивое лицо, как с иконы. Тонкие ноздри раздувались зло, глаза тяжко блестели из-под опущенных ресниц, сохли тонкие губы. Шагами меряя палату, говорил князь словно сам с собой:

– Обидел меня Святослав, ох, обидел! Почему не звал с собой? Брезговал, что ли? Так ведь дружина моя обширна, воины в ней выученные, закаленные, опытные. Авось, и своего народу поменьше бы перевел.

И, обращаясь к Всеславу, вопрошал:

– Вот ты мне скажи, да не ври! Много народца извел князь?

Всеслав припоминал степь, обильно политую алой кровью, вспомнил предсмертные крики товарищей и ответил:

– Много!

– А ведь знаю я, отчего не звали на рать! Славой да добычей не хотел делиться князь Киевский. Ну да ничего, расквитаемся! Сам себе добуду славу, а уж к Святославу на поклон не пойду!

Взмахом руки отпускал князь Всеслава, и тот, уходя по коридору, долго еще слышал шаги князя Игоря и его горячие, полубезумные речи.

Порой при таких разговорах бывала и княгиня. Она неизменно сидела у оконца с рукоделием, но занималась им мало – сложив руки на коленях, смотрела за окошко и тихонько улыбалась своим мыслям. И как-то случилось такое, о чем Всеслав и рассказать никому не мог, да и сам старался лишний раз не поминать.

ГЛАВА 7

Всеслава по наряду поставили на стражу к нижним дверям, что вели из княжеских покоев. Дело было уж под вечер, вокруг все стихло – и вдруг Всеслав услышал легкие шажки. Сообразил, что от мужа вышла княгиня Евфросинья, приосанился, скроил удалую рожу. Княгиня спускалась неспешно, но на одной из последних ступеней вдруг споткнулась – наступила, верно, на край своего длинного, серебром шитого платья. Кабы не Всеслав – упала бы и расшиблась. Но он поддержал, хоть зарделся весь. Княгиня ахнула, подняла на него серые глаза.

– Какой ты сильный! – произнесла врастяжку. – Спасибо тебе, воин. Кабы не ты... – и, прежде чем Всеслав успел опомниться и придумать, что ответить, – прижалась своими губами к его губам.

Горяч и сладостен был этот поцелуй, и у Всеслава закружилась голова. Земля плыла под ногами, он не помнил, где он, кто он – только хотел, чтоб длилось это мгновение. Женское тело, горячее даже сквозь одежду, прильнуло к нему, и он понял, что надо делать. Но только потянулся, чтобы обнять – она вывернулась ловко и скоро пошла, не оборачиваясь.

Всеслав стоял, как истукан каменный. Разум отказывался понимать произошедшее, все чувства таяли в необыкновенной истоме. Но вот сладкий туман развеялся – и закачался витязь, закрыв лицо ладонями, застонал. Что ж это такое, Господи? Грех ведь, грех!

С того вечера вспомнил Всеслав о Боге. Подолгу стоял на молитве, удивляя этим товарищей. Средь княжеских гридней вовек не бывало таких богомольцев, но над ним не смеялись – боялись, что ли?

Но и молитва, и строгий пост не помогали. Ночами грезилась княгиня, жгло запретное тело, и жадными руками обнимал Всеслав пустоту. Иван, примечавший, что с приятелем творится неладное, спросил как-то:

– Что ты, друже, ходишь, как потерянный? И ночами, слышу, маешься – мечешься да стонешь. Не любовная ли присуха на сердце?

Всеслав ничего не ответил, только покраснел.

– Угадал, угадал! – обрадовался Иван. – Нашел себе голубку? На свадьбе-то скоро гулять станем?

– Погодим немного, – взяв себя в руки, ответил Всеслав. – Не рано мне воли молодецкой лишаться?

– И то верно! – рассмеялся Иван и больше этого разговора не затевал.

Шутки шутками, а Всеславу худо приходилось. Он и сам не мог бы сказать, что мучило его больше – жгучее, невыносимое почти желание, или не менее жгучий стыд. Да и не хотел он в этом разбираться – ночами приходила к нему княгиня: в розовом сумраке его сновидений сплетались их обнаженные тела, а днем не давала покоя совесть – душила, ломала, жгла. Иван, вишь, о свадьбе затолковал, а о чем речь может идти, коли лада – мужняя жена? Грех один! И тем страшней все это было оттого, что и княгине, видно, крепко запал в душу прекрасный витязь. На лесенках она уж больше не спотыкалась, но не раз и не два, столкнувшись с Всеславом в темном уголке княжеского терема, останавливалась и поднимала на него глаза.

И ни разу – ни разу! – Всеслав не смог уйти искушения. Жадно обнимал ее – любимую, желанную, отвечавшую на желание, жадно целовал пухлые губы, бродил ладонями по горячему телу ее, и сам не знал, что делает. Она выворачивалась неожиданно, и как в первый раз, уходила быстро, не оглядываясь. Такие встречи совсем изводили молодца.

Так длилось до того дня, когда он получил наряд на ночную стражу подле покоев княгини. Сердце у него кровью облилось, знал – не устоит пред соблазном. Как быть, что делать? – неизвестно, и не рассказать никому. Рано лег спать, пытаясь убежать от раздумий, но сон не шел. Глядя во тьму над головой, Всеслав, казалось, грезил наяву. Лада его стояла перед ним в чем мать родила, манила рукой в звенящих обручах, смеялась тихо, мелко... И все было залито розовым, нежным светом цвета того платья, в котором увидел ее первый раз.

Рванулся к ней, не целовал – впивался, как вурдалак. Словно зверь проснулся в богобоязненной душе – такая жажда обуяла изломать, измять это покорное, податливое тело. Наслаждение росло, становилось непереносимым, но впереди все равно было что-то, чего – Всеслав знал точно – невозможно, нельзя выдержать человеку. И он был уже на пороге этого «что-то», когда розовый свет изменился. Тонкие струйки красного показались в нем, и их становилось все больше и больше, пока все не окрасилось в цвет крови... И тянется рука сотворить крестное знамение, но поднимается с трудом, медленно, словно сто пудов висят на ней. Но перекрестился-таки Всеслав – и проснулся в тот же миг.

В гридницкой тишина, все уж спать полегли. Только ползет из угла тихий шепоток. Кто-то не спит, болтает языком за полночь. Всеслав прислушался невольно и обомлел.

– ... А у княгинюшки-то нрав горячий, пошучивать она любит. Был у нас тут один такой витязь. В плечах косая сажень, и лицом вышел. С ним-то она и полюбилась. Только правда-матушка всегда на белый свет выплывет. Кто-то князю донес – мол, видали, как гридень княгинюшку в уголке прижал. Князь встрепыхнулся, кинулся к супруге своей, а она ему – да, дескать, набросился он на меня, силой взять хотел, да не вышло. А князь ей: почто мне не сказала? Она и отговорилась добросердечием своим. Пожалела, дескать, неразумного, через красоту мою ангельскую ума он лишился...

– Ну и что дальше?

– Вестимо что. Витязю тому сразу карачун вышел. Князь тогда и оговорился – кабы своей волей княгиня с ним миловалась, и ей бы не сносить головы...