Книга Звезда Полынь - Вячеслав Рыбаков

— А по-моему, надо… Нет-нет, я не советую — просто мыслю вслух. Тебе самому в первую очередь надо.

— Мы и так все время перед ними виноватые ходим… — угрюмо сказал он.

— Ну да, лучше все время ходить виноватым и злиться за это на себя и на весь свет, чем один раз предложить руку, а уж если ее не примут, тогда плюнуть и больше вообще этого человека в упор не видеть… Ты садись к столу, садись… Чай — он полезный. А хочешь зеленый? Он вообще от семи недуг! Промоет — ни одного свободного радикала в организме не останется!

— А как же я без них?

Она засмеялась. Тон был какой-то ласковый, почти материнский.

— Ты что, не знаешь, сколько от них вреда?

— Да как-то не сталкивался… Руки где помыть?

— А, да… Вон ванная. Полотенце рыжее, справа — для рук.

Он тщательно намылил ладони, потом долго мыл их теплой водой. Потом тщательно вытер. Наташка была просто — так бы и проглотил целиком. Корховой даже глянул в зеркало и, как сумел, пригладил волосы. «Интересно, что же все-таки было вчера в машине, чего Ленька не рассказал? Или он наболтал просто, чтобы меня подогреть?»

Когда он вышел, чай уже был разлит и дымился в чашках. И впрямь какой-то бледно-зеленоватый. Наташка сидела спиной к окну, положив подбородок на сцепленные кулачки, и смиренно ждала. Когда Корховой показался, она сразу подняла на него глаза и с готовностью заулыбалась.

— Я тебе не помешал? — осведомился он.

Она захохотала.

— Ну до чего ты тактичный! Спасу нет! Вовремя спросил!

— И Ленька тоже тактичным меня обзывает, — насупился Корховой.

— Нормально вчера доехали?

— Да. Он у меня и переночевал.

— Так вот с кем теперь проводят ночи русские богатыри! — воскликнула она патетически. — Таким роскошным генам грозит не перейти в следующее поколение!

— Ты чего? — испугался он. — Ты чего подумала? Да мы…

Она засмеялась и озорно захлопала в ладоши.

— Поверил, поверил!

Он только головой помотал — как бык, которого достали оводы.

— Нет, погоди. Что-то с головой у меня, никак в тон тебе не попаду… — Он помолчал. Она выжидательно смотрела ему в лицо. — Ты такая… — Он пустил пробный шар и сам удивился тому, что волнуется, будто ему лет шестнадцать, а этот пробный шар у него первый и пробный скорее для него самого, чем для той, в чью сторону запущен. — Ты такая красивая и малоодетая, что я тебя просто стесняюсь. И потому в мозгах ступор. Сейчас я постараюсь привыкнуть и приду в норму…

Она перестала улыбаться и отвела глаза. То ли искренне смутилась от столь нахрапистой откровенности, то ли — наоборот, подыгрывает…

Но если подыгрывает — так это ж еще лучше!

— Ты тоже славный, — негромко сказала она, не поднимая взгляда. Положила ногу на ногу. Ноги были полные, светлые, хотелось хоть щекой прижаться к ним, что ли… Порывисто вздохнула. — После вчерашнего мне тебя так жалко стало…

— Жалко?!

— Конечно. Ты пей чай, пей… Тут такого не достанешь, да и заваривать на Москве не умеют. Это наш, сибирский.

Он послушно отхлебнул. Странный был вкус. Впрочем, травяной. Пахло лугом каким-то, вернее — опушкой. Цветы, цветы, иван-чай выше человека, а дальше — чащобы малинника. Почему-то сразу сделалось уютно, ровно в детстве на открытой веранде, где они всей семьей сидели и пили чай из самовара, с медом… Какой там был воздух!

А пожалуй, Наташка со своей Сибирью тоже в этом должна понимать. Не то что вся эта интеллигенция.

— Ты по родным местам скучаешь? — спросил он.

— Я знала, — тихо сказала она. — Вот как в воду глядела. Это волшебный чай. В нем травы… Стоит только глоток сделать — и начинаешь вспоминать детство и родные края. Иногда скучаю, Степушка…

У него просто дыхание оборвалось, такой у нее стал вдруг мягкий, родной голос.

«Кто кого клеит?!» — с изумлением подумал он.

— Так вот. Мне стало тебя очень жалко, — заговорила она, не дав ему себя перебить. И посмотрела ему в глаза. — И кулаки-то у тебя не такие уж большие… И рожа совсем не тупо богатырская. И весь ты на самом деле такой беззащитный… Знаешь, сейчас жизнь стала, как война. Я вот несколько материалов по школам делала, по тому, какое там житье-бытье — в обычных школах, в продвинутых и, наоборот, в интернатах, в школах для детей с ограничкой… Все детки такие разные, а вот в этом — уже одинаковые. Они уже иного себе и не представляют. Каждый один, сам по себе, и либо ты — либо тебя… Война без конца. Мечтают о другом, хотят чего-то совсем другого — но на деле этого другого уже не представляют. А ты как будто вырос в мирном мире, где, конечно, не рай и люди вполне с норовом, но — все, в общем, вместе, а не поврозь. И поэтому тебя очень легко все время заманивать в засаду. Понимаешь? Тебя бы в общинный мир снова — цены бы тебе не было.

— А у тебя был общинный мир? — спросил он тихо.

— Да, — коротко ответила она. — Более чем.

— А что это?

Она задумалась, глядя куда-то в сторону. Сосредотачиваясь, подыскивая, видимо, слова поточней, глубоко втянула воздух носом и, давая легким простор для вдоха, на несколько мгновений выпрямила спину так, что упругая грудь ее будто коротким горячим ударом в низ живота ударила Корхового.

— Лебедь, рак и щука могли бы отлично сотрудничать, если бы делали какое-то общее дело, — сказала она. — Каждый живет там, где не могут жить остальные двое, и способен на то, чего опять же не могут остальные. Идеальное сотрудничество. Но это только если все трое друг другу очень доверяют. Вдали друг от друга, не видя, не в силах контролировать — всегда знают, что остальные все равно делают это общее. Значит, все трое должны быть чем-то по-настоящему, всей душой увлечены. Только так разные могут искренне делать что-то одно. А у нас теперь даже представления об общем деле нет, все мечты о единстве сводятся к тому, чтобы под общий хомут всех поставить. И поэтому, натурально, все только и норовят из-под хомута сбежать — и остаться в одиночестве. Общинный мир — это там, где не общий хомут, а общее дело.

— Никому не дано повернуть вспять колесо истории, — с отвратительной ему самому иронией сказал Корховой.

— Да, — грустно сказала Наташка. — Но иногда очень хочется.

— Луддиты вот в свое время машины ломали — думали, все зло от них…

— Ну да. А русские богатыри по пьянке демократов бьют — думают, все зло от них.

Его аж скрючило от стыда.

— Ну вот же как ты все вывернула!

— А потому что обидно за тебя. Ты же истреплешься по мелким бессмысленным дракам… Которые нужны не столько тебе, сколько тем, на кого ты кидаешься. Обидно. Грустно. Хочется уберечь.

— Наташка, — потрясенно сказал он, малость обдумав ее слова. — Так ты что же? Про меня думаешь, что ли?