Книга Революция 2. Книга 2. Начало - Александр Сальников

Номер на выданном Рождественскому молчаливым адъютантом из Военного министерства билете указывал на первый от здания вокзала вагон. У его открытой двери Скорый общался с проводником.

— Все в порядке, господин Керенский, — вернул бумаги похожий на жандарма железнодорожный служащий. — Отправление через пять минут. Приятного путешествия.

Словно по взмаху волшебной палочки появился младший проводник:

— Отнести ваш багаж в купе?

— Было бы весьма кстати, — Керенский подал ему саквояж.

Рождественский решил не откладывать знакомство и уверенным шагом двинулся к будущему попутчику.

— Господин Керенский? — еще на ходу начал он протягивать руку. — Глава думской депутации в Туркестан?

На лице Скорого мелькнуло удивление, а затем его сменила та растерянная мина, которая бывает у человека, силящегося вспомнить: откуда же он может знать этого улыбающегося ему незнакомца? Прежде чем он пришел в себя, его узкая ладонь уже прочувствовала крепкое рукопожатие подполковника.

— Капитан Рождественский, очень рад знакомству! Приписан Военным министерством для обеспечения безопасности поездки вашей комиссии. — Рождественский, не глядя, протянул командировочное удостоверение проводнику. Тот скептически рассматривал тертый чемодан подполковника и его дешевое пальто.

— Взаимно, — неуверенно ответил Керенский.

Разглядев гербовую бумагу и печати, проводник расплылся в улыбке:

— Ваш багаж, капитан? — возвращая бумагу, спросил он.

— Вы позволите? — уцепился за документ Керенский.

— Конечно, — разрешил Рождественский и осведомился: — Александр Федорович, мы кого-нибудь ждем?

— Нет-нет, — покачал головой Скорый, слеповато щуря глаза в удостоверение. — Мой коллега и наш переводчик выехали вчера. А почему вы не в форме, капитан? — вдруг спросил он и уставился на подполковника.

Рождественский подхватил его под локоть, притянул к себе и заговорщицки прошептал, едва не касаясь уха:

— У меня тайная миссия, Александр Федорович. Пройдемте в купе, здесь становится шумно, — подполковник мотнул головой в сторону опаздывающих на посадку пассажиров.

Протяжно взревел паровозный гудок. Скорый затравленно оглянулся. Еще минуту назад вокруг было просторно, а теперь мимо них текла голосящая человеческая река. Толкались и ругались на бегу солдаты с вещевыми мешками, мелкие буржуа с кожаными чемоданами, мещане с чемоданами деревянными и бабы с котомками, кошелками и малыми детьми. В этом человеческом потоке акулами сновали личности с пропитыми арестантскими рожами.

Рождественский заботливо отгородил Керенского от бурлящего водоворота широкой спиной и деликатно подтолкнул к вагону.

Первое время Скорый относился к «капитану» с легким недоверием. Тщательно изучал бумаги. Спрашивал о службе. Рождественский без запинки выдавал заученную легенду, а там, где ее не хватало, важно ссылался на секретность. Что касается личной жизни, рассказывать особо было нечего, и маска от природы молчальника подходила как нельзя кстати.

Впрочем, главе думской комиссии собеседник и не требовался. Ему был нужен слушатель. Долгая дорога сближает не хуже окопа. На четвертый день поездки Рождественский уже стал свидетелем откровений, о которых в офицерских кругах предпочитают не распространяться. Скорый же никогда не состоял на военной службе и с гордостью рассказывал о своих победах на любовном фронте.

К исходу второй недели, когда за зеркальными окнами курительной площадки вагон-салона остались далеко и Самаро-Златоустовская железная дорога, и Оренбург, а колесные пары вовсю колотили по рельсам дороги Ташкентской, говорить стало не о чем даже Керенскому.

Азиатское солнце кутало жарким маревом проплывающий мимо пейзаж. Било сквозь зелень задернутых занавесок. Выжигало кислород в купе.

Попутчики пластами лежали в исподнем на диванах и исходили потом. Лень было не то что беседовать, лень было даже пить. Очередная остановка поезда заполняла вагон новой волной степного жара. Превращала каждую станцию в адову пытку.

Когда до Ташкента оставалось меньше суток пути, поезд основательно встал.

Рождественский отодвинул занавеску и, жмурясь от солнца, прочел вокзальную вывеску:

«Станция “Арысь”».

— Что за задержка? — спустя час не выдержал Скорый. — Когда тронемся?

— Мы подбираем солдат, господа, — виноватым тоном ответил проводник и прошелся платком за воротом наглухо застегнутого мундира. — Сейчас пошлю разузнать об отправке.

Известия пришли неутешительные.

— Я очень извиняюсь, господа, — несмотря на жару, проводник имел крайне бледный вид. — Но тронемся мы только к вечеру. Сейчас будут перецеплять вагоны.

Керенский закатил глаза и скривил губы.

— В таком случае идемте, капитан, на воздух. Разомнем ноги.

— Это еще не все, господа, — проводник был готов расплакаться. — Наш вагон отцепляют. Кроме солдат нужно доставить пушки. Далее вы проследуете в вагоне второго класса.

— Как отцепляют? — взвился Скорый. — У меня транзит на вагон-салон до самого Ташкента!

— Не могу ничем помочь, господин депутат, — развел руками проводник. — Распоряжение лично от генерал-губернатора. Начальник вокзала показал мне телеграмму.

— Черт знает что такое! — Керенский тряхнул своей большой головой и принялся одеваться.

Подполковник начал собирать вещи.

Через четверть часа, мокрые и взвинченные, они вывалились на раскаленный перрон станции «Арысь». Пробрались сквозь разгружающих ящики с подвод солдат и устремились в спасительную тень вокзала.

— Обратите внимание на архитектуру данного строения, капитан, — отдохнувший пару часов под каменными сводами Керенский снова обрел дар речи. — Его, как и многие по Ташкентской железной дороге, строили по проекту мужа моей покойной сестры. Она долго болела, — печально добавил он, и Рождественский только сейчас заметил, что кожа собеседника отливает нездоровой желтизной. — Должен сказать, в Туркестане для русских почти нет хороших врачей. Про сартов и вообще говорить нечего — их до сих пор лечат цирюльники. А у тех одинаковые методы что для ишака, что для батрака.

Через распахнутые окна в мерный гул зала ожидания ворвался пронзительный мальчишеский голос:

— Кисля-кисляй малякьо-ой! Свежьой бюлька-а!

Рот Рождественского наполнился слюной.

— Простокваши с хлебом не желаете, Александр Федорович?

— И вам не советую! — скорчил гримасу тот. — Все это было свежим в лучшем случае до полудня. Пойдемте лучше в буфет, чаем полакомимся!

Вдруг звонкого мальчугана заглушил грохот сцепляемых вагонов.

— Началось? — оживился Скорый. — Идемте, капитан, прогуляемся. Жара вроде спала.