Книга Корона Героев - Робин Маккинли

— Спасибо, — произнесла она, не отрывая глаз от меча и потому не замечая надежды и жалости, с которой Тор смотрел на нее.

— На рассвете испытаешь его, — сказал Тор, тон его голоса выдернул ее из грезы, и она подняла глаза на него. — Жду тебя на нашем обычном месте, — продолжал он, стараясь говорить так, словно им предстоит обычный урок, такой же, как любой другой.

И если ему это не удалось, то Аэрин все равно не поняла почему.

— Это в тысячу раз лучше, чем очередной халат, — легко произнесла она и с радостью увидела, что он улыбается.

— Это был очень красивый халат.

— Будь он не такой красивый, я бы не питала к нему такого отвращения. Ты был такой же вредный, как Тека, когда пытался заставить меня лежать в постели или всю жизнь бродить по моим покоям в халате.

— И это помогло тебе выздороветь, не говоря уже о том, что ты не могла стоять на ногах, чтобы либо не сомлеть, либо не рухнуть.

— Мне больше помогли твои уроки. Необходимость постоянно сосредотачиваться выгнала из меня остатки сарка, — возразила Аэрин, легонько помахав деньрожденным подарком у него под носом.

— Я тебе почти верю, — печально ответил он.

Так они и стояли, глядя друг на друга, с поднятым между ними обнаженным клинком, когда в открытую дверь позади них вошла Тека.

— Храни нас Голотат, — выдохнула бедная женщина и прикрыла за собой дверь.

— Разве мой подарок на день рождения не прекрасен? — воскликнула Аэрин и повертела клинком туда-сюда, так что он словно подмигнул стоявшей у двери ее старой нянюшке.

Тека взглянула на ее лицо, потом на лицо Тора, потом снова на лицо Аэрин и ничего не сказала.

— Пожелаю тебе доброй ночи, — сказал Тор, и поскольку здесь была Тека, он дерзнул сделать то, на что не решился бы наедине: положить руки на плечи Аэрин, пока она убирала меч в ножны, и поцеловать ее в щеку как брат.

Он поклонился Теке и вышел.

Возможно, дело было в том, что у нее появился собственный настоящий меч. Возможно, в том, что ей исполнилось восемнадцать, — или за восемнадцать лет упрямства она наконец натренировалась упрямиться как надо.

Аэрин по-прежнему спотыкалась об углы ковриков и натыкалась на дверные косяки, думая о своем, но больше не озиралась встревоженно по сторонам — не видел ли кто. Видели, не видели — ей было все равно. Ее занимали другие вещи. И эти другие вещи ее радовали.

Теперь она не заливалась краской, поймав на себе взгляд Перлита и зная, что с их прошлой встречи он наверняка выдумал новое оскорбление и что ей будет особенно тошно слышать все это из-за его полуулыбочки и полуприкрытых глаз. Она проходила по залам замка и улицам Города кратчайшим и прямым путем, больше не заботясь о том, чтобы выбрать дорогу, где встретится меньше людей. И она избегала сарки в королевском саду, но только для того, чтобы ей снова от нее не поплохело. Ее не корчило от мысли о его присутствии или от стыда, что ей вообще надо избегать этого растения. И дыхание сада больше не казалось ей дыханием Галанниной злобы.

Аэрин открыла-таки способ делать мазь от драконьего огня.

Она понимала, что занимается этим из чистого упрямства: это надо ведь, больше двух лет снова и снова смешивать снадобья, делая лишь крохотные изменения, учиться разыскивать и готовить все составляющие для этих смесей (нельзя же без конца грабить запасы Хорнмара и Теки), искать наиболее редкие зелья по аптечным лавочкам в Городе, которые тоже еще нужно было найти, выезжать на недовольной Кише за травами, растущими поблизости…

Поначалу она боялась, что кто-нибудь попытается ее остановить, и первое время при посещениях лавочников и выходах за городские ворота у нее живот сводило от ужаса.

Но аптекари обслуживали ее почтительно и даже охотно, и постепенно она поняла, что ничего ужасного в ее вылазках нет. Маскироваться не имело смысла. Она была единственной обладательницей рыжих волос в Городе, и любой дамарец, даже никогда не видевший ее живьем, сразу понимал, с кем имеет дело. Можно было повязать на голову шарф, но одного взгляда в зеркало хватило, чтобы осознать безнадежность затеи: волосы-то шарф, конечно, скрывал, но оставались еще рыжие брови. Галанна красила каким-то снадобьем ресницы, но Аэрин понятия не имела, как им завладеть. К тому же, подумалось ей, Тека только-только перестала возмущаться по поводу ее самой и ее странных отлучек, а если няня поймает свою царственную хозяйку, пробирающуюся закоулками со спрятанными волосами и крашеными бровями, она выйдет из себя — и пиши пропало.

Поскольку время шло, а никто ее так и не остановил, в Аэрин окрепла уверенность, и вскоре она уже вплывала в лавки, которые часто навещала, с гордо поднятой головой, как подобает первой сол, делала покупки и выплывала наружу.

Она казалась себе невероятно величественной, но лавочники и женщины находили ее очаровательно простой. Они-то привыкли к перлитам и галаннам, которые никогда не смотрели никому в глаза и всегда были недовольны (поговаривали, что женщина, поставлявшая Галанне краску для бровей, не зря получала такие баснословные деньги). Обычно у таких придворных деньги и покупки держали лакеи, пока хозяева теребили драгоценности и смотрели вдаль.

Арлбет порадовался бы, дойди до него свежая прядка городских сплетен про ведьмину дочь и про то, что у дочери (как и у матери, о чем некоторые теперь вспомнили) всегда находилась улыбка для каждого. Благодаря этим разговорам почти рассеялось и дыхание страха, порожденное слухом, что ведьмина дочь якобы привораживает первого солу. Некоторые из ее новых сторонников решили, что Тор как первый сола и будущий король вполне законно хочет тихой семейной жизни, а королевская дочь, пожалуй, единственная при дворе, с кем подобная жизнь возможна.

Были даже такие, особенно среди стариков, кто качал головой и говорил, что не следует держать юную первую сол запертой в замке, как это делается нынче. Лучше б ее выпускали общаться с ее народом. Услышь это Аэрин, ну и посмеялась бы она.

А вещи она покупала совершенно невинные, пусть временами и странные, к тому же за несколько месяцев скупила их изрядное количество. Ничего такого, что могло бы вызвать какую бы то ни было… беду. Хорнмар заметил, очень тихо и только одному-двум ближайшим друзьям, что первая сол совершила чудесное исцеление старого Талата. И каким-то образом эта история тут же разошлась, и как припомнили легкую улыбку ведьмы, так же некоторые начали вспоминать, как она умела ладить с животными.

За несколько месяцев до своего девятнадцатилетия Аэрин положила порцию желтоватой мази на свежий кусочек сухого дерева, взяла его железным пинцетом, сунула в огонек свечи на углу рабочего стола — и ничего не произошло. Она производила данный конкретный набор движений — отмерить, отметить, смешать, положить и смотреть, как горит дерево, — столько раз, что от долгой практики движения сделались скупыми и точными, даже если мыслями она была на следующем уроке фехтования с Тором. Или с Текой, которая через день-другой начнет приставать со штопкой чулок, ведь они все прохудились, так что на придворных мероприятиях в большом зале Аэрин последнее время щеголяла в ботинках, дабы не сверкать пятками. Она прикинула, что в зеленых чулках дырки вроде бы меньше, их даже почти можно зашить, а обедать сегодня придется в зале. С тех пор как Аэрин исполнилось восемнадцать, от нее ожидали регулярного участия в балах, а сегодня точно будут танцевать, поскольку обед дают в честь Торпеда и его сына, приехавших с юга. Одна из Торпедовых дочерей служила фрейлиной у Галанны. В ботинках танцевать трудно, придется как-то выкручиваться…