Книга Звезда упала - Владимир Алеников

Генрих усмехнулся про себя. Эта молодая женщина, безусловно, обладала сильным характером. Ну что ж, тем большее восхищение вызывает она у него своим упорством. Но вывернуться ей сейчас не удастся, как бы она ни пыталась.

Он повысил голос, стал говорить жёстко, пристально глядя ей в глаза.

— Поговорим, например, о вашем муже. Возглавляя машинно-тракторную станцию, он просто по определению не мог занимать такого положения, не будучи коммунистом! Нам прекрасно известно, что советская власть не доверяла ни одной серьёзной должности беспартийным!

— Я ничего об этом не знаю! — упрямо твердила Вера. — Кроме того, при чём тут мой муж?! С вашей стороны просто некрасиво упоминать моего мужа! Вам прекрасно известно, что он пропал без вести, я вам сама об этом рассказывала!..

На глазах у неё появились слёзы, она достала платок, всхлипывая, уткнулась в него.

— Ну, хорошо, успокойтесь, пожалуйста! — растерялся Генрих. — Я не хотел расстраивать вас…

— А чего вы хотели? — возмутилась Вера.

Она отняла платок от мокрого лица и заговорила гневно, уже не стесняясь продолжающих литься слёз:

— Я знаю, вы хотели просто поиздеваться надо мной! Вы прекрасно понимаете, что я в полной вашей власти… Вы можете замучать меня, убить меня, сделать со мной всё, что захотите!..

Генрих поморщился. Разговор принимал далеко не ту форму, на которую он рассчитывал.

— Ну зачем вы так, — тихо произнёс он. — Разве я похож на зверя? Я готов закрыть глаза на эту справку… Представьте себе, что бы с вами сделал мой энергичный адъютанат Петер Бруннер, если бы узнал о моих подозрениях! Но даю вам честное слово офицера — вам нечего беспокоиться. Я никому не позволяю совать нос в мои дела. Никто ни о чём не узнает. Вы же видите, как я к вам отношусь, фрау Вера! На самом деле это я в вашей власти, а не вы в моей! Поверьте, мне жаль, что ваш муж погиб и вы остались одна, но таковы условия войны!..

— Он вовсе не погиб, он жив! — тут же возразила Вера.

Генрих Штольц медленно и печально покачал головой.

В комнате неожиданно стало тихо.

Вера перестала всхлипывать, в ужасе смотрела на него, ждала, что он скажет.

— Я интересовался судьбой вашего мужа, — начал Генрих, стараясь говорить как можно мягче. — Я связался с генеральным штабом и проверил все данные. Среди военнопленных ваш муж не числится. В этом случае он бы находился в специальном лагере Германии или на одной из оккупированных нами территорий. Но — увы!..

Она не сводила с него вопрошающих глаз, ловила каждое слово.

Генрих почувствовал, что настал очень важный, критический момент разговора. Сейчас важно было выразить подлинное сочувствие, найти нужные, правильные слова, чтобы она увидела, как он, несмотря на то, что находится на другой стороне баррикад, способен понять её горе и готов утешить её, стать для неё настоящей опорой и единственным защитником в такое тяжёлое время.

Генрих глубоко вздохнул, поднялся, вышел из-за стола и, приблизившись к Вере, ласково взял её за руку.

— Мне очень жаль, — произнёс он со всей искренностью, на которую был способен. — Из такой мясорубки, в которую попал ваш муж, живыми не выходят…

Вера резко вырвала руку. Глаза её мгновенно просохли и теперь гневно блестели.

— Я вам не верю! — отчаянно выкрикнула она. — Не верю!

И опрометью вылетела из кабинета, хлопнув дверью.

Генрих Штольц печально и озадаченно смотрел ей вслед. Эта женщина была совершенно непредсказуема. А ведь, казалось, он уже был почти у цели, почти держал её в своих руках. В прямом и переносном смысле.

Глава 13

ПРИГЛАШЕНИЕ

Прошло несколько дней. Дарьинская осень вступила в свою худшую пору. Периодически шёл дождь, облетали мокрые последние листья, ночью подмораживало.

Вера выходила на опушку, туда, где убили девочек, собирала последние грибы, в этом году их было много, слушала тоскливый, настороженный шум леса. Шум этот говорил об опасности, о невозможности побега. Подобных попыток они с Надей больше и не предпринимали, знали, что лес вокруг посёлка постоянно патрулируется.

Как-то, возвращаясь домой после такой краткой прогулки, она, без какой-либо особой мысли, повинуясь какому-то непонятному инстинкту, вместе с подосиновиками, рыжиками и сыроежками набрала несколько крепких мухоморов, положила их сушиться в чулане. Просто так, на всякий случай.

К разговору о Мише ни Вера, ни комендант Штольц больше не возвращались.

Вера, однако, знала, что затронутая тема не могла исчезнуть сама по себе, что рано или поздно она всплывёт с ещё большей остротой. Равным образом она понимала, что не сможет долго удерживать Генриха на той дистанции, которую ей не без труда удалось установить.

Всё это заставляло её постоянно нервничать, и чем дольше шло время, тем более она была напряжена, готовясь к новой атаке со стороны непосредственного начальства. Напряжению этому способствовало многое — и волнение за судьбу осаждённого, как она уже знала, Ленинграда, и тревога за будущее всей, ещё совсем недавно такой, казалось бы, незыблемо благополучной страны. Постоянно мучила её и тревога за Наташу, о которой она абсолютно ничего не знала. Оставалось только надеяться, что дети благополучно добрались до города, а потом успели эвакуироваться и с ними всё хорошо.

Периодически она строила какие-то безумные, отчаянные планы, главной целью которых было бежать, добраться до города, найти людей, получить какую-то информацию о Наташе! Всякий раз всерьёз собиралась обсуждать эти планы с Надей, но потом остывала, понимала абсурдность подобной затеи, сникала, всё больше замыкалась в себе.

Свою долю в нервное состояние Веры вносило и растущее презрение к ней посельчан, которое она с каждым днём чувствовала всё острее.

Нынешним утром, к примеру, когда она шла на работу, почти у самой комендатуры ей навстречу попалась почтальонша. Никакой почты она уже давно не носила, работала кем придётся.

— Здрасьте, тётя Паша! — приветливо поздоровалась Вера. — Как вы?

Тётя Паша ничего не ответила, коротко мотнула головой, потом взглянула на комендатуру, мельком покосилась на Веру и, молча отведя глаза, побрела мимо.

Но как ни короток был этот взгляд, Вера успела уловить в нём легко прочитываемое осуждение. Последнее время, встречая односельчан, она всё чаще наталкивалась на это презрительное, резкое, как пощёчина, выражение их лиц. Всякий раз, выходя из дома, она внутренне готовилась к нему, и всё же привыкнуть не могла.

В здание она влетела, понурив голову, едва сдерживая слёзы. Вытерла ноги, сняла пальто, платок, подошла к письменному столу и, только сев за него, заметила на столешнице маленькую, обитую бордовым сафьяном коробочку.