Книга Волки и волчицы - Андрей Ветер

Когда после очередного напора он наконец отодвинулся, Наташа тихонько засмеялась.

— Ты что? — не понял он.

— Ничего. Мне хорошо. И у меня очень странное ощущение, — прошептала девушка, глядя в белый потолок, по которому колыхались мутные тени уличных деревьев.

— Какое ощущение?

— Я чувствую себя так, словно я ваш ребёнок.

— Этого не может быть. Я бесплоден, — он негромко засмеялся, выходя из её мокрых недр.

— Я и не утверждаю, — прижалась она щекой к его груди, — я лишь говорю о том, что чувствую себя странно с вами. Какая-то особая нежность. Не так, как с другими. Дочерняя нежность. Радость, знаете, будто вы мне подарок поднесли, большой и долгожданный. В детстве у меня часто было такое, когда на день рождения или на Новый год отец дарил что-то очень желанное. И тогда вот тут, в груди, делалось тепло-тепло, даже дыхание словно останавливалось… А почему вы бесплодны? Простите, конечно, если я лишнее спрашиваю.

— Однажды я попал в аварию.

— И что? — её влажные глаза были близко-близко к нему.

— Не знаю точно. Что-то повредилось. Врачи после той аварии заявили, что детей у меня не будет и что виной этому нервное потрясение. Доктора, если чего-то не могут объяснить, то непременно спишут всё на нервное расстройство.

— Но ведь сейчас медицина творит чудеса.

— Мне не нужны чудеса. Мне достаточно того, что есть. И дети мне не нужны. Вот видишь: ты вдруг появилась у меня, — он опять засмеялся. — Кому ещё так повезёт? Любовница, которая чувствует себя дочерью своего любовника.

— Вам смешно?

— Перестань обращаться ко мне на «вы», — он с удовольствием поцеловал её в губы. — Мне вовсе не смешно. Мне хорошо, очень хорошо. Я бы сказал, что мне никогда не было так хорошо с женщиной. А знаешь…

— Что? — спросила она, увидев, что он замолчал.

— Пожалуй, ты права.

— В чём?

— Я тоже ощущаю что-то особенное. Не как всегда. Что-то слишком уж ласковое зреет внутри меня. Может, ты и вправду моя дочь? Или была ею когда-то? Ты веришь в переселение душ?

— Мой папа верит. Он убеждён в том, что мы все жили уже по много раз. А я не знаю, можно ли верить в это и следует ли… Иногда мне кажется, что я вижу что-то…

— Видишь?

— Да, вижу… Или вот-вот увижу. Или вспомню что-то очень важное. В раннем детстве я рассказывала истории родителям. И всякий раз я начинала словами: «Когда я жила раньше…» Это я точно помню, но вот сами истории забылись. И ничего нового не возникает в голове. Должно быть, я просто фантазировала, ведь дети обожают фантазировать… Зато папа мой такой рассказчик, что голова кругом идёт!

— Чем же он радует тебя? — спросил Алексей. — Чем развлекает?

— Всяким… Ему бы романы сочинять.

— Не сочиняет?

— Нет, он занимается историей, — важно произнесла Наташа, — он очень крупный учёный и очень самобытный. Кстати, он только что закончил книгу о Древнем Риме.

— В чём же его самобытность? — Алексей приподнялся на локте и свободной рукой медленно провёл по животу девушки. Когда его пальцы коснулись её пупка, живот легонько вздрогнул.

— Папа пользуется каким-то своим методом. У него всё на интуиции основано, поэтому он постоянно из-за этого вступает в конфликты с академической профессурой.

— Любопытно. Как же можно в истории опираться на интуицию?

— Не знаю, но это так. Бывало, он рассказывал об известных событиях совершенно неожиданные вещи и тем самым опровергал официальные теории. И всякий раз на него сразу набрасывались со всех сторон, мол, откуда этот бред и прочее. А отец в ответ на это указывал, где надо провести раскопки, чтобы получить доказательства его утверждениям.

— И что же?

— Каждый раз его слова подтверждаются. Поначалу отца подозревали в сговоре с людьми, которые зарабатывают на антиквариате и подделывают вещи под старину. Но отец раскопал не два-три сундука, а целые улицы, некрополи, даже римский цирк в песках Африки. Это же не подделать!

— Откуда же он знает всё это?

— Понятия не имею, — пожала плечами Наташа. — Провидец… У него обострился нюх на прошлое после того, как у него случилась клиническая смерть. Он сильно изменился с тех пор.

— Он пережил клиническую смерть? — Алексей немного отстранился от девушки и посмотрел на неё долгим взглядом. — Я никогда не общался с таким человеком.

— Не смотри так!

— Как?

— Жутковато.

— Нет, нет, я нормально смотрю. Просто сразу много разных мыслей пронеслось.

— Хочешь, я познакомлю тебя с папой?

— Пожалуй, — он кивнул, — это было бы очень даже здорово.

* * *

Войдя в квартиру, где жила Наташа, Алексей Кирсанов остановился перед невысоким худощавым человеком в стёганом домашнем халате.

— Добрый день, уважаемый Алексей Петрович, — человек улыбнулся, протянул руку и представился: — Николай Яковлевич.

Ему было за семьедесят, но выглядел он бодрячком.

— Не смутит вас, что я халате? Я думал, вы моложе.

— Моложе? — Кирсанов невольно спросил себя, почему у этого человечка такая молодая дочь, и тут же сказал себе, что не до любви, видать, было этому учёному мужу в юности. — Представляли меня моложе? Почему?

— Не знаю. Должно быть, по словам Наташи… Пойдёмте в дом… Нет, нет, не надо разуваться, — профессор повёл Алексея по длинному неосвещённому коридору. Вдоль стен возвышались до потолка книжные стеллажи, тускло поблёскивали буквы на переплётах книг. — Вы не поверите, но я никогда прежде не общался с работниками кино. Актёры, режиссёры и эти… как их… ну, которые крутят ручку кинокамеры… операторы…

— Ручку кинокамеры уже давно никто не крутит, сейчас совсем другая техника, — заметил Алексей.

— Эта область всегда лежала в стороне от моих пристрастий. Я служу истории и очень далёк от кино, зато оно уделяет изрядное внимание истории, почти всегда опирается на неё, трактует её на свой лад и… перевирает. Вы уж не обижайтесь на старика. Люди творчества, они ведь… — Николай Яковлевич не договорил, задумавшись. — Ладно, о кино вы, пожалуй, с Наташей посудачите, когда она вернётся, а мы с вами, Алексей Петрович, найдём для беседы что-нибудь не менее любопытное.

Они вошли в небольшой кабинет, тоже сплошь забитый книгами. Ближе к окну стоял массивный письменный стол, похоже, переживший не одно столетие. На нем громоздились кипы бумаг, лежали какие-то конверты, стояла в массивной деревянной раме фотография античной женской головы, видимо, мраморной. Перед столом, занимая оставшееся пространство, разместились стул и кресло.

— А Натальи разве нет дома? — спросил Кирсанов, оглядываясь на дверь кабинета.