Книга Черное Таро - Андрей Николаев

— Вы Игорь Корсаков?

— Да, я — Игорь Корсаков.

Александр Александрович помолчал.

— Вам повезло — я видел ваши работы в галерее Эберхарда в Штутгарте. Иначе за то, что вы изобразили мою дочь в столь непотребном виде… — он сделал многозначительную паузу, — А что вы здесь делаете, позвольте узнать? Вы же художник с именем.

— Живу я здесь, папа, — ответил Корсаков.

— Не сметь обзывать меня отцом! — вновь разозлился Александр Александрович.

— Как угодно, я думал, что вам будет приятно.

Анюта истерически расхохоталась.

— Картину вашу я забираю, — непререкаемым тоном заявил Александр Александрович.

— Она не продается, — возразил Игорь.

— А не сказал, что покупаю, я сказал — забираю. Анна, он с тобой спал?

— Я попросил бы не оскорблять даму в моем присутствии, — заявил Корсаков.

— Он мой учитель! — внезапно сказала девушка.

— Учителей тебе буду выбирать я! — Александр Александрович обернулся к Игорю, — вон отсюда, или вам помочь?

— Зачем же, я и сам, — Корсаков тяжело встал с матраса, подхватил куртку, снял с гвоздя шляпу — настоящий ковбойский «стетсон», и вальяжно прошествовал к дверям, — пардон, забыл кое-что, — натянув шляпу поглубже, он обернулся к татуированному парню, — как здоровье, дружок?

— Не жалуюсь, — ухмыльнулся тот.

— Ну, это пока, — Игорь без замаха врезал ногой ему в пах, и, не теряя времени, добавил кулаком в лицо.

Парень, опрокинулся на спину, а Корсаков, приложив два пальца к полям шляпы, подмигнул Александру Александровичу. Взвизгнула Анюта, Игорь заметил летящую сбоку тень, но отреагировать не успел — темнота поглотила его, как лавина зазевавшегося лыжника.

Она пришла проводить тюремную карету, но лучше бы она этого не делала. Бритый наголо, в полосатой арестантской одежде, Корсаков старался не обращать внимания на любопытствующих — слишком давили кандалы, слишком тяжко гнула к земле арестантская роба. Причем, не столько тело, сколько душу.

Она, как всегда, не вышла из кареты, только отдернула занавеску. Корсаков увидел, как побледнело ее лицо, когда она нашла его в толпе ссыльных, и горько усмехнулся. Да, вид, конечно, непрезентабельный: обвислые усы, недельная щетина, цепь от ножных кандалов в руках… Уезжай, любовь моя, у нас все в прошлом.

После ритуала гражданской казни его еще два месяца гноили в казематах и лишь под осень отправили по этапу. Тюремный фургон с решетками на окнах повезет к формированию, а оттуда серой лентой потянется этап по раскисшим дорогам, обходя города, вызывая скорбь и слезы у деревенских баб. Воры, убийцы, беглые крепостные, поротые, клейменые и он — Алексей Корсаков. Бывший полковник лейб-гвардии гусарского полка, бывший кавалер золотого оружия, бывший дворянин, бывший любовник… бывший! Впереди лишь звон кандалов, затерянный в снегах Сибири гарнизон, зуботычины капрала и шпицрутены за малейшую провинность.

Уезжай, Анна, все в прошлом!

Игорь очнулся уже под вечер от холода. Обрывочные образы, заполнявшие сны, исчезли. Осталась только тоска и боль.

Застонав, он открыл глаза. Он лежал на полу, лицом вниз. Прямо перед глазами шевелил усами жирный рыжий таракан. Усики его двигались, словно он собирался ощупать Игоря — съедобен тот или нет. В комнате царил разгром: холсты, со следами ботинок, были разбросаны по полу, дверь висела на одной петле, фанерные окна выбиты. На глаза попался растоптанный в блин «стетсон». Ни Владика ни Анюты не было. Корсаков со стоном приподнялся с пола. Руки подламывались, в голове звенело, будто сон продолжался и цепи каторжников позванивали, отмечая каждый шаг, пройденный этапом на пути в ссылку.

В коридоре послышались осторожные шаги, в дверь просунулась голова в шерстяной лыжной шапке с помпоном. Корсаков узнал одного из соседей — Трофимыча, мужичка без определенного места жительства, родом то ли из Вологды, то из Архангельска, осевшего в столице после пустяковой судимости.

— Эт чой-то здеся? — прошепелявил Трофимыч, почесывая заросший подбородок.

— … твою мать… сам не видишь? — просипел Корсаков, пытаясь подняться, — помоги встать.

Трофимыч кинулся к нему, подхватил под руки.

— Эко тебя отходили.

Постанывая, Корсаков встал и повис на нем.

— В ванную, — только и смог сказать он.

Трофимыч, осторожно поддерживая, помог ему добраться до ванной комнаты. Самой ванны, конечно, не было, но воду еще не отключили. Игорь отвернул кран и сунул голову под струю. Трофимыч придерживал его за плечи, не давая упасть. Защипало разбитое лицо, он осторожно потрогал бровь. Глаз заплыл, губы были разбиты, ребра болели так, что каждый вдох вызывал дикую боль. Кое-как смыв кровь, Корсаков напился воды и потащился в комнату. Трофимыч семенил рядом, охая и вздыхая.

— Нас-то целый день не было, а приходим — двери нету, то есть оторвали и бросили во дворе, я наверх глянул — у вас тоже все нараспашку, — бормотал он, поддерживая Игоря под локоть.

Корсаков плюхнулся на матрас и застонав, привалился к стене.

— Может надо чего, Игорек?

— Погоди, дай отдышаться. — Корсаков собрался с мыслями, — вы никого не видели?

— Никого.

Анюту папаша увез — это ясно, а вот куда Владик делся? Может папа Владика грохнуть? Наверное может, если захочет, только не здесь. А скорее всего, какую-нибудь пакость сотворит — заявление об изнасиловании, или еще чего.

— Может, полстаканчика примешь, а? — участливо спросил Трофимыч, — тебе бы поспать, отлежаться.

— Полстаканчика? — с сомнением переспросил Игорь, проверяя свои ощущения. Похмелье, вроде бы прошло, но заглушить боль не мешало бы. Суки, неужели ребра сломали? — Если угостишь — за мной не пропадет, сам знаешь, — решился он.

Трофимыч метнулся в дверь, затопал по лестнице. Через пять минут он принес почти полную майонезную банку, в которой плескалась прозрачная жидкость, бутерброд с засохшим сыром и рваную газету.

— Вот, спиртяшкой разжились, — похвалился он, — не «Рояль» какой, а натуральный медицинский. Я тебе разведу, а ты уж сам принимай, по мере надобности. — Он развел спирт в пивной бутылке, затем намочил газету и протянул Корсакову, — на, приложи к морде. Оттянет, опухоль снимет. Правда, все равно завтра будешь разноцветный, как светофор.

— Сам знаю.

Игорь выпил полстакана, откусил кусок бутерброда. Спирт ожег разбитые губы, но боль в ребрах понемногу отпустила.

— Уф, — с облегчением выдохнул он, — ты иди, Трофимыч. Мне действительно отлежаться надо. Спасибо.

— Не на чем, — Трофимыч пошарил по карманам, вытащил полпачки «Примы» и положил Игорю под руку, — вот еще тебе. Ну, давай, лечись.