Книга Взять свой камень - Василий Веденеев

А с запада в городок медленно вполз первый немецкий танк — черный, угловатый, с белым крестом на башне. Он настороженно поводил в разные стороны стволом орудия…

* * *

Рассвет пришел в камеру с воем бомб и дымом пожаров. Когда загудели в небе невидимые самолеты и земля задрожала от разрывов, Гнат забился в уголок нар и стал тихо творить молитву. Обеспокоенные обитатели камеры не обращали на него внимания — они сгрудились у окна, силясь подтянуться, уцепившись за решетки, и выглянуть во двор: что стряслось на воле?

Торопливо протопали по коридору сапоги охраны, потом жутко грохнуло, и все повалились на пол. Стены закачались, словно при землетрясении, начали рушиться крепкие, на совесть сколоченные из толстых досок нары, и Цыбух ящерицей юркнул в сторону, прижался к полу рядом с вонючей парашей и, не обращая внимания на мерзкий запах, молил всех богов только об одном: чтобы кончился поскорее этот кошмар, чтобы перестала ходуном ходить земля, чтобы не рухнула на них крыша, похоронив всю братию под обломками. Но ухать и стонать продолжало, удары становились все сильнее, и наконец ударило так, что Гнат потерял сознание, провалившись в грохочущую пустоту.

Пришел он в себя оттого, что его трясли за плечи. С трудом подняв словно налитые свинцом веки, Цыбух увидел лицо Ивася, показавшееся ему самым родным, ангельски прекрасным.

— Гнат! — тормошил его односельчанин. — Гнат?!

— М-н-у-у… — простонал Цыбух, поднимая голову. Ивась вытер тыльной стороной ладони сочившуюся из носа кровь и радостно улыбнулся:

— Живой?

В камере было странно светло и прохладно. Откуда-то налетал свежий ветерок, несущий запах пожарищ, на зубах скрипел не то песок, не то крошки известки. Ухватившись за плечо Ивася, Цыбух сел и огляделся.

Угол камеры рухнул от взрыва близко упавшей бомбы, и теперь странно торчащие из стен, похожие на кости балки перекрытия темнели на фоне безоблачно голубого неба, затянутого дымом. В коридоре никто не бегал, не топал сапогами, не кричал, не заглядывал в глазок двери. Оглушенные взрывной волной заключенные потихоньку приходили в себя, поднимались с пола и смотрели на развороченную стену, за которой ждала с широко раскрытыми объятиями желанная свобода.

— Скорее! — свистящим шепотом приказал один из уголовников, которого обитатели камеры признавали за старшего в своем тесном противоестественном мирке. — Поглядите, что там!

Сидя на полу, Гнат настороженно наблюдал, как Щур — так звали уголовника, отдавшего приказ, — по-кошачьи прокрался к двери камеры и подергал ее, пробуя, не откроется ли. Дверь не открывалась. Тогда другие, помогая друг другу, выстроили живую пирамиду, как дети в клубе на праздники. Лысый приятель Щура взобрался на спины стоящих внизу и выглянул в проем.

— Ну?! — поторопили его.

— Пусто! Ворота разбиты, горит все, — отозвался тот и спрыгнул.

— Эй, — обратился Щур к Гнату и Ивасю, — давайте сюда! Смываться, так всем. Становитесь внизу на четвереньки.

Не желая вызывать ненужных сейчас конфликтов, Гнат послушался. Следом за ним опустился на четвереньки над проломом Ивась. Почувствовав на своем плече больно наступившие на него чужие ноги, Цыбух только прикрякивал. Наконец наступать на спину перестали.

— Давайте руки! — послышался голос сверху.

Один из уголовников, сидя верхом на грозившей обрушиться стене, протягивал им руку, чтобы помочь вырваться наружу. Первым вылез Ивась, за ним тяжело выбрался Гнат.

Спрыгнув во двор, он огляделся. Город горел, в небе мелькали хищные силуэты чужих самолетов; большей части здания, в котором размещалась тюрьма, не было — его словно разрезало взрывом на две половины: неровно, чуть наискось, жутко обкромсав края. С другой, противоположной от них стороны тюрьмы вырывались вверх красно-желтые языки пламени и валил черный дым.

Заключенные жалкой кучкой сгрудились во дворе, не решаясь идти дальше, хотя ворота превратились в кучу искореженных железных прутьев.

— Может, там кто из ментов убитый? — несмело предположил лысый уголовник. — Шпалером бы разжиться.

— Дуй к улице, — приказал ему Щур, — погляди, как там.

Лысый, боязливо ежась, трусцой побежал к воротам, далеко стороной обходя свежую воронку; выглянул из-за обломка стены.

— Никого! — обернувшись, он призывно помахал рукой.

— Пошли! — скомандовал Щур.

Все это Гнату не нравилось — взрывы, пожары, побег из камеры через пролом под потолком. За свою жизнь он видел здесь и царских жандармов, и немцы уже приходили, и красные конники, и поляки, и опять немцы, и вновь красные. Смены властей приучили к осторожности, скрытности и осмотрительности в словах и поступках — надейся только на себя, от других помощи ждать нечего.

Опять же совсем неизвестно, что на уме у треклятой уголовной братии — Цыбух помнил их угрозы и потому не собирался оставаться рядом с ними надолго. Ну их к бесу! В свою сторону подастся, ежели отсюда выберутся, а с этими ему не по пути. Поэтому, проходя мимо кучи железа, разорванного силой взрыва в спирали, он нагнулся и подобрал кривой обломок прута, незаметно запихнув его в рукав телогрейки, — так надежднее.

Ивась, шагавший впереди, ничего не заметил. Он вертел головой, опасаясь, что кто-то из охраны мог уцелеть и теперь, прищуря глаз, нацелиться им в спины.

Гремела близкая канонада, со стороны солнца на городок заходили новые волны самолетов, в воздухе висела пыль и кислый запах взрывчатки, смешанный с гарью. Улица была пуста, небольшая площадь в конце ее тоже. Там догорало какое-то здание — при поляках в нем размещалась управа, вспомнил Гнат; посредине проезжей части лежала убитая лошадь и разбитая телега. И ни души, словно все разом вымерло.

— Так, братцы арестанты, — длинно сплюнув, начал Щур. — Давайте решать, кто куда.

«Братцы арестанты» понуро молчали, переминаясь с ноги на ногу, настороженно поглядывая по сторонам, — им не нравилось решать такие вопросы прямо здесь, недалеко от проклятой тюрьмы, где они провели кто день, кто месяц, а кто и больше. Хотелось разбежаться и, как тараканы, забиться по щелям.

— Туда, — махнул рукой на восток Щур, — я не иду. Кто остается со мной?

Помедлив немного, рядом с ним встал лысый, потом еще несколько человек. Особняком остались стоять Цыбух, Ивась да два «додика», как презрительно звал их в камере Щур. Один — близорукий мужчина, вроде бы проворовавшийся председатель артели, — недоуменно спросил:

— Но тут же бомбят! Война, наверное?

— Желаете к своим? — недобро сузил глаза Щур. — Нам они на Колыме пайку выделят, а мы вам здесь отмерим!

Шагнув вперед, он ловко ударил близорукого бухгалтера в зубы. Тот упал.

«Все, началось! — похолодел Гнат. — Сейчас и нам каюк. Этот гад подмять под себя всех хочет, сразу показать, кто теперь хозяин».

Неожиданно за близорукого вступился Ивась. Его крепкий кулак угодил Щуру прямо в переносицу, и тот, отлетев на несколько шагов, завалился в придорожную канаву. Не долго думая, Гнат вытянул из рукава прут и рубанул им по плечу лысого уголовника, отмахнулся еще от кого-то, потом дернул за рукав Ивася и побежал мимо разбитой телеги через маленькую площадь, на которой догорало здание бывшей управы. Слышал, как бежит следом Ивась и еще кто-то…