Книга Падение Софии - Елена Хаецкая

— Какая еще КлавдИя? — Я чувствовал смутное раздражение.

— Молочница, — объяснила Макрина.

— Это она называет меня «милашкой»?

— И она, и другие женщины, которые с соображением, — призналась Макрина. — Мы ведь хоть и простые, а в мужчинах, Трофим Васильевич, понимаем.

— Ну хорошо, Макрина, — проговорил я, стараясь прервать весь этот вздор, — очень хорошо. Раз я у нас такой милашка, то и объявляю, что очень вами доволен. Не буду вам теперь мешать.

Макрина, вся пунцовая, стояла, опустив руки с тряпкой, и глядела мне вслед, пока я шествовал к лестнице.

Я спустился опять на первый этаж, желая заглянуть к Витольду и сообщить ему, как разрешилось мое дело с долгами.

В комнате Витольда горела верхняя люстра, что удивило меня, потому что обычно он пользовался только настольной лампой. Как я успел заметить, Витольд не жаловал слишком яркого света. Полагаю, у него побаливали глаза.

Я постучал в дверь и тотчас, не дожидаясь короткого «Входите!», толкнул ее.

Я объясню, почему это сделал.

Совершенно не потому, что был полновластным хозяином усадьбы и ощущал себя так, словно бы все комнаты в ней и люди, в них обитающие, принадлежат мне как моя собственность. Вовсе нет; а потому лишь, что никаких дурных дел при ярком свете не творят. Кроме того, я твердо был убежден в том, что Витольд и не стал бы творить ничего дурного, и когда бы я к нему ни зашел, всегда застал бы его полностью одетым, причесанным, с очками на носу и книгой, либо тетрадью в руке.

Поэтому нетрудно представить мое удивление, когда мне открылась картина прямо противоположная. Витольд был в одной рубахе, не заправленной в брюки и подпоясанной старым кухаркиным фартуком. Волосы его, схваченные косынкой, как у пирата, торчали клочьями из-под повязки, очки были забрызганы чем-то липким и сидели набекрень.

Услышав мои шаги, он быстро обернулся и встал, загораживая нечто у себя на тахте.

За столом, на обычном месте Витольда, сидел какой-то другой человек, а на узкой жесткой лежанке, накрытой старым ковром, явно обреталось нечто подозрительное.

Наткнувшись, таким образом, на «неразумных дев», я был не столько даже прогневан, сколько удивлен и раздосадован. Мне ничего так не хотелось с дороги, как расположиться на покойный отдых, а в имении обстановка оказалась такова, что требовала от меня каких-то решений и даже, быть может, активного участия.

— Трофим Васильевич!.. — выдохнул Витольд. — Мы ожидали вас только через пару дней…

— Ну да, — процедил я сквозь зубы. — Вижу, вы не очень-то мне рады.

Витольд почесал бровь, поморщился.

— «Рад» — немного не то слово. Я думаю сейчас о вас вовсе не в категориях «радости — огорчения», а несколько в иной плоскости.

— Нельзя ли менее научно и более понятно? — огрызнулся я.

— Чего уж понятнее… — Витольд обреченно вздохнул и отошел, чтобы я мог наконец увидеть предмет, простертый на его койке.

Я взглянул… и в первые мгновения даже не понял, что перед собой вижу, настолько не ожидал увидеть именно это.

Витольд пожевал губами. Он внимательно всматривался в мое лицо, и это меня тоже нервировало.

На койке корчился и беззвучно стонал один из краснорожих бандитов. Он грыз зубами палочку, как кролик, — очевидно, чтобы сдержать крик, — и заламывал свои тонкие, неестественно длинные руки, а ногами непрерывно двигал, то сгибая их, то разгибая.

Я перевел взгляд на человека, сидевшего за столом. Я почти не сомневался в том, кого сейчас увижу.

И точно. Человек этот поднял голову, и я узнал Матвея Свинчаткина.

* * *

Я ожидал услышать что-нибудь совсем пошлое, вроде: «Это совершенно не то, что вы подумали», и приготовился отвечать еще более пошлым встречным вопросом: «А что именно я подумал?», но Свинчаткин просто проговорил:

— Ну вот и свиделись, Трофим Васильевич.

— Да уж, — буркнул я.

— Что же вы в Петербурге-то не задержались? — упрекнул меня Свинчаткин. — Вы ведь, вроде как, собирались нагрянуть только завтра, если не послезавтра?

— Да вам-то, батенька, какое до этого дело? — взорвался я. — Кажется, я не подневольный человек и никому отчитываться не должен…

— Мне, в общем, никакого дела, — покладисто согласился Свинчаткин. — Да только, возвратившись ранее срока, вы увидели разные сцены, которые не для всяких глаз предназначены.

— И что же, убьете вы меня теперь? — осведомился я, пожимая плечами.

Тут я перехватил взгляд Витольда, и мне сделалось как-то не по себе. Не скажу, что я научился безошибочно трактовать выражения лица моего управляющего. Кое-что я в нем понимал, а кое-что — нет. У Витольда имелся особенный, мутно-задумчивый взор, который означал желание, чтобы собеседник о чем-то догадался самостоятельно. Вот таким взором и блуждал теперь Витольд по комнате, то и дело задевая краем глаза мою смущенную физиономию.

— Нет, — спокойно молвил Свинчаткин, и меня сразу отпустило. Почему-то я доверял каждому его слову. — Вам ведь должно быть уже известно, что я никого за все это время не убил.

— А кстати, за какое время? — поинтересовался я. — Вы здесь как долго разбойничаете?

— Да месяцев восемь уже, — усмехнулся Свинчаткин. — Никак не наберу нужное количество денег. А теперь вот — новая беда.

Он показал на краснорожего.

— А что с ним? — опасливо спросил я.

— Провалился в яму, заполненную водой. Очевидно, там где-то родник бьет… Пришел с хорошей питьевой водой, а к вечеру свалился в горячке. Переохладился — и тут же подцепил какую-то местную заразу, — объяснил Свинчаткин. — Грипп, может быть. С ними не поймешь, с фольдами.

— Фольды? — переспросил я.

— Они так себя называют — фольды, — Свинчаткин встретился с краснорожим глазами, кивнул ему и опять повернулся ко мне. — Никогда не слыхали?

— Трофим Васильевич далек от научных сред, — вставил Витольд. — По крайней мере, от ксеноэтнографических.

— Что ж, это не порок, хотя создает определенные трудности при общении, — сказал Свинчаткин. — Если говорить коротко, фольды привыкли к сухой, жаркой местности и, соответственно, плохо переносят холод и сырость. Честно признаться, я с ужасом думаю о надвигающейся зиме.

— Ну, если у них хватает сил, чтобы в холоде и сырости грабить проезжих, то, полагаю, хватит и на здешнюю зиму, — произнес я не без злопамятства. Если Матвей Свинчаткин полагает, что я забыл, как был унижен и ограблен, то он горестно ошибается.

Витольд посмотрел на меня с удивлением. Его как будто задела моя черствость. И я рассердился на Витольда:

— А вы, Безценный, оденьтесь подобающим образом и смойте с ваших очков… что там у вас налипло? Слюни?