Книга Эскапада - Уолтер Саттертуэйт

Я кивнул.

— Тогда, полагаю, нам обоим лучше удалиться. — Он загораживал мне путь, так что я обогнул его и прошел в комнату госпожи Аллардайс.

— Благодарю за помощь, — сказал я.

— Не стоит благодарности. — Она снова прижала руку к груди. — А господин Гудини не захочет поговорить со мной?

— Безусловно, — сказал я. — Можете на это рассчитывать. Еще раз спасибо. Доброй ночи! — Я кивнул сэру Дэвиду. Он не отреагировал.

Но когда я вышел в холл, то почувствовал, что он идет следом. Я успел сделать несколько шагов по коридору, когда он меня окликнул.

— Бомон!

Я остановился и повернулся.

— Да?

Он подошел поближе. Его красивое лицо казалось задумчивым.

— Знаете, — сказал он, — признаться, мне не нравятся ваши манеры.

— Правда? Вы что, хотите предложить мне свои — оптом?

Он кивнул, как будто другого ответа от меня и не ждал. Погладил левый ус кончиком указательного пальца.

— Возможно, но лучше обсудим это в другой раз.

— Буду ждать с нетерпением, — сказал я. — Увидимся.

— Хр-р-р!

— Гарри!

— Хр-р-р!

— Гарри!

— Что-о? — В просвете через открытую дверь я успел разглядеть, что он сдвинул повязку с глаз на лоб. Вытащил воск из ушей. — Гм-м-м. Что такое?

— Простите, что разбудил, — сказал я.

— Нет-нет. Я просто дал отдохнуть глазам. — Вероятно, воск в ушах мешал ему слышать собственный храп.

— Ничего, если я включу свет?

— Да, да, конечно. В чем дело, Фил? Что случилось?

Я зажег свет и протянул к нему левую руку.

— Я подумал, может, вы сумеете это снять?

Сесилия наверняка уже под шумок сбежала из моей комнаты. Если она и нашла ключ от наручников, то наверняка мне не оставила.

Великий человек взглянул на наручники, болтающиеся на моей левой руке. И удивленно поднял брови.

— «Мюллер и Коль», с пружиной. Допотопные. Где вы их откопали, Фил?

— Длинная история, Гарри. Расскажу утром. Снять можете?

Он улыбнулся.

— Фил, их и ребенок снимет. Вот, смотрите.

Меньше чем через секунду я был свободен.

Утренняя почта

Мейплуайт, Девон

18 августа

Дорогая Евангелина!

Я знаю, ты придешь в ужас. И даже почувствуешь ко мне отвращение. Но я не могу тебя винить. Я и сама себе противна. Какая же я дура! Если бы земля внезапно разверзлась подо мной, я не мешкая прыгнула бы в дымящуюся бездну и во время стремительного падения, уверяю тебя, испытывала бы только огромную благодарность и облегчение.

Ох, Ева, какая же я идиотка! Видела бы ты меня, когда я стояла там полуголая, а все на меня таращились! Если бы ты слышала, что я бормотала насчет привидения…

Да, привидения. Настоящего привидения, по крайней мере мне так казалось. Огромного, грязного, слюнявого, бормочущего всякие гадости. А эти выпученные глаза, похабный рот и эта его жуткая штука, красная и торчит!

Но сейчас, когда утренний свет, бледный и холодный, безжалостно проникает в окно, я подозреваю, что пережила приступ какой-то мании.

Я вернулась в свою комнату. Привидения уже и след простыл, даже если оно там и было. В соседней комнате, пропахшей мятными конфетами, спит праведным сном Аллардайс. Госпожа Корнель была так добра, что предложила мне коньяку и пригласила остаться на ночь в ближней комнате. Она замечательная женщина, но я-то знаю, где бы я ни находилась, в эту ночь мне уже не уснуть, так что пришлось возвращаться сюда, чтобы рассказать тебе о видениях, которые так меня напугали.

И все же, Ева, это было по-настоящему! Я до сих пор слышу его мерзкое хихиканье и ужасные непристойности, которые он говорил. Во рту у меня до сих пор сохранился привкус страха, застарелый, скользкий и горький, как старая монетка.

Я опять увлеклась. А надо было рассказать все толком.

Увы, призраку придется подождать. Я слышу, как что-то ворочается в соседней комнате. Или это Аллардайс проснулась, или к ней забрел гиппопотам, чтобы порезвиться. Если он заметит Аллардайс, ему непременно захочется продолжить свой род, и шум поднимет на ноги весь дом. Но, так или иначе, мне пора идти. Я отправлю письмо с утренней почтой, а позже, днем, напишу еще.

С любовью, Джейн

Глава седьмая

Когда я проснулся на следующий день, комнату прорезал яркий луч солнечного света. Крошечные пылинки медленно кружились в нем, наподобие микроскопических существ, плавающих в позолоченном солнцем море.

Это был первый солнечный день после нашего отъезда из Парижа. Я уже начал думать, что мне больше никогда не доведется увидеть солнечный свет.

Я взял со столика часы. Без четверти девять. Поздновато.

Я встал с постели, залез в халат, пошлепал к комнате Великого человека и постучал.

— Входите! — откликнулся он.

На нем уже были серые носки, серые брюки, рубашка, галстук и незастегнутый жилет. Он сидел на покрывале, прислонившись к темной деревянной спинке кровати. В руке он держал ручку, на коленях лежал блокнот.

— Доброе утро, Фил, — весело сказал он.

— Доброе утро, Гарри. Почему вы не внизу?

Он улыбнулся. То была невинная улыбка, но я всегда нервничал, когда он так улыбался.

— Фил, — сказал он, — у меня же приказ не покидать комнату без вас, ведь так?

— Получить приказ не означает безоговорочно его выполнять.

— Но для меня означает, Фил. Я же дал слово. — Он сменил тему — Хорошо спалось?

— Неплохо, когда спал, — ответил я.

Он задумался.

— Знаете, я, похоже, все-таки прикорнул этой ночью, потому что мне приснился сон. Очень странный. Я видел вас в наручниках. Вы попросили меня их снять.

— Это был не сон, Гарри. Это была явь.

— Простите?

— Вам ничего не приснилось. На мне действительно были наручники, и я вас попросил их снять.

— Марки «Мюллер и Коль»?

— Вы сами так сказали. А еще вы сказали, что они с пружиной.

— Поразительно. Где вы их достали?

— Подарок. От Сесилии Фицуильям.

— Подарок? С чего бы это мисс Фицуильям дарить вам подарки? И почему наручники?

— Вообще-то они предназначались не мне, а вам. Не возражаете, если я присяду?

— Нет, нет, — сказал он и махнул рукой на стул у письменного стола. — Мне? Что вы хотите сказать?