Книга У рояля - Жан Эшноз

Что бы ни представлял собой директорский кабинет, в нем не было никого, кроме сгорбленного худого мужчины, склонившегося над связками пожелтевших документов, разбросанных по столу. Это был человек среднего роста, одетый в какую-то серую дешевую, нескладно сидящую на нем одежду. Его вытянутое восковое лицо свидетельствовало о несбалансированном питании, а гноящиеся глаза слезились. У него был озабоченный вид малооплачиваемого клерка из нотариальной конторы, подавленного и скорее огорченного, чем недовольного своим положением, но смирившегося с ним. Должно быть, это был секретарь, или бухгалтер, или, что еще вернее, один из помощников секретаря или бухгалтера, зашедший к директору.

— Мсье Лопес, — благоговейно и вкрадчиво произнес Бельяр, — вот мсье Дельмар, который поступил к нам на этой неделе. Он хотел вас видеть.

— Ах да, — невыразительно отозвался тот, поднимая на Макса неуверенный взгляд, — ну что ж, добро пожаловать.

Он не задал Максу никаких вопросов, даже для проформы. На первый взгляд он казался немного испуганным и имел вид человека, которого застали врасплох, хотя невольно возникала мысль, не являлась ли такая манера держаться уловкой и рассчитанной позой, чтобы облегчить себе жизнь, в то время как он лучше, чем кто-либо другой, знал историю Макса.

— Как, вы говорите, фамилия? — обратился он к Бельяру, который по слогам повторил фамилию Макса.

— А, понятно — сказал Лопес. — Подождите минуточку.

Снова согнувшись над столом, он принялся рыться в разбросанных документах, наконец извлек один из них и передал Бельяру. Тот быстро пробежал его глазами, затем, при общем молчании, принялся читать его более внимательно.

Благоразумно держась на расстоянии, Макс все же украдкой бросил взгляд на документ: это была прямоугольная карточка размером двенадцать на двадцать сантиметров, с пожелтевшими и слегка потрепанными краями, почти целиком исписанная мелким, убористым почерком. Очевидно, ее, как и большинство документов на столе Лопеса, начали заполнять не вчера. Внешне она напоминала карточки, с которыми прежде приходилось работать в публичных библиотеках, пока каталоги не были перенесены в компьютер.

— Вас разве до сих пор не компьютеризировали? — наконец осмелился спросить Макс.

— А что, разве не видно? — ответил Бельяр, не поднимая глаз. Тем временем Лопес, сидя на стуле, тыльной стороной руки сметал воображаемую пыль с поверхности стола, уставившись на нее невидящим взглядом. Бельяр, закончив чтение, бросил на Макса быстрый взгляд и вернул Лопесу документ.

— Да, — сказал он, — теперь мне тоже все более или менее ясно.

«Да что там такое, — спрашивал себя Макс, — что необычного они там нашли?»

В номере его дожидались яичница-глазунья, бутылка пива и ломтик дыни, — первые скромные признаки улучшения пищевого рациона. В самом деле, на другой день его обед оказался еще более разнообразным, а ужин был не хуже, чем в дорогом ресторане. Весь этот второй послеоперационный день Максу пришлось провести у себя в номере, листая находившиеся там книги, но не имея ни сил, ни желания вникать в их содержание. Его беспокоила карточка, увиденная в кабинете Лопеса, а после обеда ему стало попросту скучно. Дино, со своей неизменной беззаботной улыбкой и предупредительностью, по-прежнему аккуратно исполнял свои обязанности, хотя из него было невозможно вытянуть лишнего слова. Вечером на чашку кофе зашел Бельяр, у которого Макс обеспокоенно осведомился о распорядке завтрашнего дня.

— Видите ли, — признался он, — я здесь немного скучаю. Нельзя ли мне время от времени совершать небольшую прогулку?

— Да вы абсолютно свободны, — уверил его Бельяр. — Дверь не заперта, и вы можете сколько хотите гулять по учреждению. Что же касается собственно развлечений, то мы об этом еще подумаем. Сигару?

16

Начало следующего дня показалось особенно гнетущим. Видимо, это происходило оттого, что наступило воскресенье, день, который всегда и везде, даже в таком отрезанном от мира месте, как Центр, оставлял ощущение медлительности и пустоты, тягучей бесцветности и гулкого, тоскливого эха.

Сначала бесконечно тянулось утро. Макс сидел у себя в номере, снова и снова мысленно возвращаясь к эпизоду с карточкой у Лопеса, до тех пор пока ему в номер не принесли холодный завтрак, свидетельствующий о том, что на кухне никого не осталось. Собственно, завтрак даже не приносили: проголодавшийся Макс выглянул в коридор посмотреть, не идет ли Дино, и нашел поднос с едой, оставленный в коридоре на полу возле двери, как соломенный коврик. Бельяр, как и Дино, видимо, решил воспользоваться законным выходным, так как не появился у Макса, чтобы, по своему обыкновению, выпить с ним чашку кофе. Макс чувствовал, что полностью оправился после операции, и, позавтракав, он решил совершить прогулку по Центру с затаенной, еще не вполне осознанной задней мыслью.

Это оказалось не так просто. Ему пришлось самому восстановить в памяти путь, пройденный накануне с Бельяром. Еще более пустой, чем обычно, коридор на его этаже отдавался леденящим эхом, словно покинутый на каникулы интернат, когда все разъехались по домам, а ты остался один вместе со служащими, потому что тебя наказали или потому что ты сирота. Только здесь Максу никто не попадался навстречу. Ему показалось, что он различает вдали жужжание пылесоса или шуршание швабры по ковру, но, поскольку никто не показывался, это, возможно, были просто слуховые галлюцинации, вызванные тишиной. Ну и ладно.

Найти лифт было нетрудно, и как только двери закрылись, Макс оказался заключен в пространство еще более непроницаемой тишины. Механизм лифта безжизненно молчал, и это молчание было тишиной в тишине, тишиной в кубе, которая не предвещала ничего хорошего. Неуверенно нацелившись указательным пальцем, он нажал кнопку первого этажа. Последовал спуск, достаточно долгий, чтобы Макс успел снова погрузиться в созерцание событий своей жизни, пока лифт не издал звуковой сигнал, заставивший его слегка вздрогнуть.

Выйдя из лифта, он, как и накануне, попал в тот же лабиринт коридоров, менее монотонных, чем те, которые располагались на его этаже. Перед ним открывались те же помещения, только опустевшие, и Макс мог заглядывать в двери, рассматривая, что из себя представляют рабочие кабинеты, демонстрационные залы и комнаты для совещаний, оборудованные кофеварками. Один зал явно предназначался для торжественных церемоний — обширное помещение с убранством в советском духе: мраморные панели, лепнина, тяжелые портьеры из узорчатой ткани, ковер с невнятным рисунком и массивная безвкусная мебель, покрытая чехлами. И в самой глубине — рояль. Большой концертный рояль. Скажите на милость!

При виде его Макс вдруг осознал, что за прошедшие несколько дней он почти совсем забыл о музыке. А ведь музыка — это его жизнь или, точнее, она была его жизнью. Если он и упоминал о ней в разговорах с Бельяром, тот всякий раз давал ему понять, что теперь придется от нее отказаться. Еще Макс вспомнил, что тогда эта новость почти не произвела на него впечатления, но теперь… вот он, рояль… Рояль. Очень медленно и осторожно, словно подходя к дикому животному, которое при малейшем резком движении может сорваться с места и убежать, издавая пронзительные звуки, Макс приблизился к инструменту. Он подумал, что было бы неплохо, воспользовавшись воскресным отсутствием Бельяра, посмотреть, что таит в своем корпусе этот инструмент, и заставить его зазвучать. Почтительно остановившись в метре от него, он попытался определить его марку. Ни Гаво, ни Стейнвей, ни Бехштейн, ни Бёзендорфер, никто. Никакой надписи золотыми буквами на обычном месте. Огромная, черная, неподвижная, лакированная машина, одинокая и безымянная. Подойдя к ней на цыпочках, Макс круговым движением размял запястья, но когда он кончиками пальцев взялся за крышку, то обнаружил, что она заперта на ключ, закрывая доступ к клавиатуре. Макс потянул сильнее, но бесполезно — заперто. Берни, который, среди прочих многочисленных талантов, обладал умением отпирать замки подручными средствами, открыл бы ее в два счета. Но нет больше Берни. А ведь и Берни тоже был частью его жизни.