Книга Ярмарка безумия - Александр Звягинцев

Все это время Ледников наверху предавался размышлениям о своем нынешнем положении.

Эта чертова Гланька, надо сразу признать, произвела на него впечатление. Во-первых, как женщина. «Да-да, милый друг, - говорил он себе, - не стесняйся, признайся, что она взволновала тебя, прежде всего, именно как женщина». Кто мог представить, что из большеротого лягушонка, подглядывавшего из кустов, явится женщина, при одном взгляде на которую ясно, но не сознанием, а толчками сердца, гулом в голове ощущаешь, что она нужна тебе, что ты готов на любую глупость, лишь бы произвести на нее впечатление. А во-вторых, это предложение, которое она сделала… За ним очевидно маячила возможность переменить жизнь, к чему он давно уже стремился, но не знал, как приступить.

Ледников встал с дивана. Захотелось пройтись по комнате, выйти на балкон, заваленный зернистым, как крупная соль, обледенелым снегом, втянуть в легкие стылого воздуха… Но пол кабинета был завален книгами, журналами, какими-то папками с бумагами, которые когда-то казались столь нужными и важными, а теперь просто валялись под ногами, как мусор. Равнодушно наступать на них, ходить по ним, в отличие от Гланьки, он не мог. И потому снова плюхнулся на диван и опять вернулся к своим рассуждениям о деле Ампилоговых.

Итак, что же мы имеем? А имеем мы пока вот что.

Римма Леонидовна Ампилогова стреляет ночью в голову мужу, выбрасывает пистолет из окна в траву и сообщает об этом охраннику депутата, который вызывает следователей. Прибывшим следователям Ампилогова подтверждает, что совершила преступление, пистолет находят в траве. На следующий день на допросе, записанном на видеокассету, Ампилогова подтверждает свои показания.

Однако на суде она абсолютно меняет свои признательные показания. Более того, заявляет, что делала их под принуждением, что ее заставили оговорить себя…

По ее словам, в ту ночь, когда все уже спали, в дачу проникли два человека в масках. Они связали ее, заткнули рот и принялись избивать, не говоря ни слова, ногами. Когда она обезумела от страха и боли, они сказали, что муж убит и она должна взять вину на себя. Должна сказать, что взяла из шкафа пистолет, выстрелила мужу в голову, уничтожила отпечатки пальцев и выбросила пистолет в окно… «Ты убила его потому, что он хотел бросить тебя, уйти к своей помощнице! Иначе сдохнешь сама, а дочь твою изнасилуют и изрежут на куски».

Кстати, экспертиза подтвердила, что на теле Ампилоговой были синяки от ударов. Свежие кровоподтеки были и на лице.

Потом неизвестные исчезли так же бесшумно, как появились. Какое-то время Ампилогова находилась, по ее словам, в полубезумном состоянии. Несколько раз она подходила к дверям кабинета, в котором спал муж, и, напрягая слух, пыталась уловить хоть какой-то шорох оттуда. Тем более что муж обычно сильно храпел. Но из кабинета не доносилось ни звука, и эта тишина ввергала ее в леденящий ужас. А потом она все-таки разбудила охранника и шофера, и те нашли тело мужа…

Все это она твердила до самого суда, на котором снова повторила свою версию происшедшего.

Были ли факты, подтверждавшие ее рассказ? Прямых вроде бы нет. Зато сомнений в первоначальной версии, по которой убила она, оказалось сколько угодно.

Например, личный врач семьи Ампилоговых Борис Ефимович Деноткин подтвердил и во время следствия, и на суде, что рано утром в день убийства она позвонила и сказала буквально следующее: «Никита сегодня не придет… Он вообще больше не придет. И эти мерзавцы заставят меня взять всю вину на себя… Но вы не верьте».

Но, как сказал следователь, это доказывает лишь то, что Ампилогова не была в столь уж невменяемом состоянии.

Однако список сомнений на этом далеко не исчерпывается… Ну, например, журналисты одной программы провели собственный следственный эксперимент. Они пытались установить, можно ли было посторонним незаметно проникнуть в охраняемый дом академика ночью? И убедились, что можно.

Так что адвокат Ампилоговой, весьма расторопный молодой человек, которого звали Михаил Старчевский, мог с чистой совестью, что для адвоката большая редкость, утверждать, что в деле нет прямых доказательств вины Ампилоговой.

Когда Ледников при встрече спросил его, кто же это мог сделать, Старчевский только улыбнулся. И пропел традиционную арию адвоката: я не следователь, не прокурор, не оперативный работник и потому не обязан заниматься установлением истины. Моя работа в другом - я защищаю своего клиента. Это следствие должно доказать, да так, чтобы я не мог ни опровергнуть, ни посеять сомнения. Потом он все-таки снизошел со своих адвокатских высот и снисходительно объяснил:

- Все улики косвенные. А где прямые? Их нет? Или не обнаружены? Но для защиты это одно и то же! Если она стреляла в мужа в упор, то почему на ее руках не были обнаружены следы пороха? Почему следов пороха не было на ее халате? Почему нет отпечатков пальцев на пистолете? Она что, вымыла его с мылом, прежде чем выкинуть? И это после убийства мужа, будучи в состоянии психологического ступора? Неужели выстрелов действительно «не слышали» находившиеся рядом охранник и шофер? Они что, спали как убитые, в прямом смысле слова? Так что обвинение в убийстве - плод больного воображения. Не существует конкретных доказательств причастности Ампилоговой к убийству. Нет явного очевидного мотива. Подумаешь, «психологические трудности» в семье! В какой семье их нет? Вся доказательная база строилась на самом первом признании Ампилоговой и на показаниях охранника Захребетного. Причем Ампилогова от своих показаний, как известно, позже отказалась и заявила, что они были даны «под давлением со стороны». И вообще, само признание в совершении преступления при таких обстоятельствах ни о чем не говорит!

Он выглядел очень убедительным, этот самый адвокат Старчевский, вот только к тому времени Римма Леонидовна Ампилогова была уже мертва - она покончила с собой в женской колонии, куда попала по приговору суда, признавшего ее виновной в смерти мужа…

- И сколько мы еще будем ждать этих влюбленных голубков критического среднего возраста?! - возопила Гланька, подмигнув показавшемуся в дверях Ледникову. - Жрать, между прочим, охота!

- Действительно, давайте садиться, - сдалась Виктория Алексеевна. - С ним всегда так!

- Это твой сын, - не удержался Андрей.

- Мой-мой, - не стала спорить Виктория Алексеевна. - Ты, между прочим, тоже…

Как обычно бывает в таких случаях, все, уже утомленные ожиданием, облегченно вздохнув, задвигали стульями, рассаживаясь на привычные в этом доме места у стола, застучали тарелками.

После смерти Николая Николаевича во главе стола обычно восседал Андрей. Виктория Алексеевна усаживалась напротив, тоже как бы во главе, но с другой стороны и поближе к кухне. Ледников оказался рядом с Гланькой, которая уплетала еду с усердием узника концлагеря.

- Ну, давайте выпьем! - провозгласил Андрей. - Выпьем за все хорошее, то есть за нас с вами!.. И все! - строго прикрикнул он. - Больше никто ни слова. А то сейчас опять вселенский плач начнется! Знаю я вас!