Книга Обитель ночи - Том Мартин

Нэнси тяжело вздохнула. Она читала об этом печальном для всей планеты дне. Но что могли сделать сильные мира сего? Китай считал Тибет частью своей суверенной территории. Китайское правительство ясно дало понять: если им развяжут руки в Тибете, они никогда не воспользуются своим правом вето в ООН. Это была циничная уступка. Власть имущие сидели сложа руки и ничего для Тибета не предпринимали: у них имелись иные приоритеты, им важно было сотрудничество Китая. Тибет стоял в самом конце списка.

Нэнси подняла глаза на Кришну и спросила:

— Зачем Антон снимал это?

Кришна бросил взгляд на пустующее кресло Херцога.

— Антон всегда очень интересовался Тибетом, но с того дня его как подменили. Прежде он напоминал плейбоя… Нет, журналистом он всегда был классным, к тому же ненасытным читателем, но после увиденного в тот день он изменился.

— В чем это выражалось?

— Антон отправился в горы в Маклеод-Гандж на кремацию Гьюрме Дордже. Я говорил с ним об этом только раз. В остальных случаях он пропускал мои вопросы мимо ушей, но в тот единственный раз рассказал, что после церемонии, на которую собрались толпы тибетцев, жителей «государства в изгнании», он решил пройтись пешком. Никакой цели у него не было, он просто шел наугад, пока не очутился в самом конце безлюдной боковой аллеи, прямо перед лачугой с жестяной крышей. Старик, сидевший рядом с лачугой, поведал ему, что это дом Гьюрме Дордже. Антон сказал, что наперед знал об этом, словно что-то влекло его туда. Он не понимал, каким образом, но именно так и вышло. Хижина была крохотной, восемь на шесть футов, и пришлось низко наклониться, чтоб не оцарапать голову о рифленое железо крыши. Хижину окружал заботливо ухоженный сад: ярко-красные пятна львиного зева, пестрые анютины глазки на маленьких клумбах и даже небольшая живая изгородь. Гьюрме Дордже старался придать изгороди форму птицы-символа свободы. Внутри хижины он увидел несколько полок. Их использовали как алтари, разместив на них три тибетских флага и изображение далай-ламы. На кровати лежали три аккуратно сложенные и идеально отглаженные простыни. Помимо этого, внутри больше не было ничего. Антон сказал, что вид хижины и понимание того, как жил этот человек, произвели на него глубочайшее впечатление. Антон был эрудитом, он читал о мастерах чайных церемоний и древних поэтах, которые культивировали «благородную нищету», но до того дня он не понимал этого. В конце концов, Гьюрме Дордже не был ни ламой, ни монахом… В общем, Антон переменился после поездки в Маклеод-Гандж. Тибет стал его «мотивом», личным делом. И это не просто политическая одержимость — Тибет сделался частью его души. Антон почти перестал гулять вечерами, стал более серьезен. Он всегда был серьезным, но теперь куда-то испарились даже его ирония и ветреность…

— Неудивительно.

— Позабыв об отдыхе, он с головой ушел в работу.

— Над чем же? Ведь новостная журналистика сиюминутна, ограничена рамками описываемых событий.

— По вечерам он занимался исключительно собственными делами. Изучал и коллекционировал предметы старины и древние книги. Разрабатывал свои теории. Трудился до часу-двух ночи под аккомпанемент Моцарта и Баха, затем отправлялся спать на диван здесь, в офисе. По утрам либо я, либо Лакшми заставали его на рабочем месте.

— Так над чем же он работал?

— Над многими вещами, имеющими отношение к Тибету и Индии. Затрудняюсь сказать наверняка… Он никогда со мной не обсуждал этого. — Кришна пожал плечами. — Антон был моим начальником, задавать ему вопросы было неловко, а сам он не горел желанием делиться информацией.

Нэнси впервые после допроса в полиции задумалась, не занимался ли Антон Херцог в Тибете чем-то незаконным. Со слов Кришны, репутацию он имел безупречную. На секунду ее охватила паранойя: а вдруг Дэн Фишер тоже замешан?

— Кришна, как на ваш взгляд, мог Антон заниматься шпионской деятельностью? Могла его, к примеру, завербовать какая-нибудь разведслужба, сыграв на его симпатиях и талантах?

Кришна насмешливо фыркнул.

— На мой взгляд, абсолютно исключено. Бездействие американского правительства в отношении Тибета он считал омерзительным. Вы бы слышали, как он отзывается о политиках вообще. Он винил в предательстве Тибета всех: американцев, британцев, французов, немцев, итальянцев, даже индийцев… Тибетская культура, уничтоженная в пятьдесят девятом году, была едва ли первым мирным государственным правлением на планете. Антон страшно переживал: он обвинял весь мир в том, что они позволили милитаристскому соседу растоптать Тибет, и посылал этот мир ко всем чертям…

Нэнси погрузилась в размышления. Все верно: чего ради Херцогу на кого-то работать? Ведь он считал все правительства мира соучастниками тибетской трагедии. А с другой стороны, чем он все эти годы занимался, над чем корпел ночами? И что все-таки делал в Тибете?

12

К Пещере магов не было прямой дороги, только лес без конца и края, полный звуков, бурлящий жизнью.

Помощник настоятеля с посохом в руке шагал впереди, обходя упавшие сучья и ныряя под свисающие ветви. Дорогу он знал. Птицы с ярким оперением стремительно перелетали над ветками деревьев, чьи кроны плотно смыкались высоко вверху над длинной вереницей вымокших до нитки монахов, медленно продвигавшихся меж влажных от дождя лиан и могучих стволов древнего леса.

Время от времени кто-то из процессии останавливался и протягивал руку к похожему на весло листу растения, обычного для этого района Пемако. Наклонив его кончик так, чтобы дождевая вода попадала прямо в рот, монах утолял жажду, вытирал лоб и продолжал пологий подъем по заросшему джунглями склону.

Каждые несколько минут помощник чуть замедлял шаг и оборачивался на вьющуюся среди деревьев растянутую цепочку спутников. В середине процессии находился незнакомец, привязанный к носилкам, которые несли четыре монаха. От одного вида странной ноши помощника бросало в дрожь. Его не переставал мучить вопрос: мог ли этот еле живой человек на самом деле побывать в Шангри-Ла? Лама уверял себя: нет, это невозможно. Шангри-Ла напоминала страну мертвых: кто туда попадал, тот ничего потом не рассказывал, потому что оттуда не возвращаются. Возможно, белый человек сбился с пути, заблудился, где-то бродил — в горах много необъяснимого и загадочного, много путей, ведущих к гибели. Помощник настоятеля пытался убедить себя в этом, но вопрос настойчиво сверлил его мозг.

Расстроившись, помощник велел всем прибавить шаг. Он стал дурным предзнаменованием, этот пришелец, предвестником гибели. Как жаль, что нет времени расспросить его, хотя бы выяснить, кто он.

По их следам пойдут солдаты. Помощник настоятеля полагал, что они уже пустились в погоню. В обычных обстоятельствах его монахи имели бы преимущество: врожденное знание джунглей позволяло им существенно опередить неуклюжих вооруженных людей. Но с носилками это невозможно: они продвигались гораздо медленнее, чем могли бы.

В глубине души ламы прятался еще один страх, о котором он старался даже не думать. Внимательно всматриваясь в джунгли, монах щурил глаза. Где-то там, за криками обезьян и неумолчным гулом насекомых, таился другой враг. Старик начал молиться про себя.