Книга Банда 3 - Виктор Пронин

— Да, Паша. Немедленно.

— Правосудие не пострадает, Валерий Александрович?

— Паша, ты не поверишь, но правосудие только выиграет.

— Вы хотите сказать, что...

— Да, — ответил Невродов, не дав возможности Пафнутьеву закончить вопрос. — Да, Паша. И хватит об этом. Мы договорились?

— Как всегда.

— Павел, — просипел Невродов в трубку, — мне известны случаи, когда ты не торопился выполнять обещания, данные начальству...

— Все в прошлом, Валерий Александрович, все в прошлом.

— Я могу спать спокойно?

— И видеть сны среди весны, — закончил Пафнутьев. — Вы не боитесь вечером подходить к окну?

— Почему я должен этого бояться? — спросил Невродов заинтересованно, но прозвучала в его голосе и некоторая обида. Слишком уж вольно разговаривал с ним Пафнутьев, посдержаннее бы ему немного, попочтительнее.

— Стреляют, — ответил Пафнутьев.

— Не боюсь.

— Тогда выключите в комнате свет, подойдите к окну и посмотрите, что творится прямо перед вашими окнами.

— А что там творится? О чем ты?

— Валерий Александрович! Снег идет! И все вокруг чего-то ждет!

— Ну, ты даешь, Павел, — проворчал прокурор улыбчиво и положил трубку.

Но знал Пафнутьев, твердо знал, что именно в это время областной прокурор действительно выключает свет и идет к окну. Душа Невродова, несмотря на суровую должность, оставалась трепетной и влюбчивой, жаждущей впечатлений чистых и возвышенных.

Но дал понять Невродов — Анцыферов работает не только на Неклясова и Фердолевского, он и на Невродова работает. А потому задерживать его, присматриваться к нему пристально и подозрительно не следует. Ну что ж, подумал Пафнутьев, это задержание работает на Анцыферова, его криминальные друзья убедятся еще раз, что с правоохранными органами тот шашни не крутит, что и сам рискует быть покаранным. До позднего вечера Анцыферов давал показания в отделение у Шаланды, там и был оставлен ночевать. Поэтому Пафнутьеву было совсем не сложно выполнить просьбу областного прокурора — для этого достаточно позвонить Шаланде. Что он и сделал, не отходя от телефона.

Еще через час снова позвонил Невродов.

— Спасибо, Паша, — сказал он без приветствия, — Все получилось наилучшим образом. Наш клиент выражает тебе искреннюю благодарность.

— Он уже дышит свежим воздухом?

— И любуется снегопадом, — ответил Невродов, улыбаясь, из чего Пафнутьев заключил, что был прав — подходил прокурор к окну по его совету, подходил все-таки.

Когда Пафнутьев уже поздним вечером прошел в спальню, он столкнулся с ясным взглядом Вики — она уже лежала под одеялом.

— Павел Николаевич, — проговорила она, — позвольте обратиться?

— Слушаю вас внимательно.

— Я полагаю, что уже и моя очередь подошла, уже и я могу рассчитывать на какое-то к себе внимание, как вы считаете? Уделите часок, а?

— Да, — кивнул Пафнутьев. — Придется уделить.

— Боже! — воскликнула Вика. — Неужели — дождалась?!

Пафнутьев присел на край кровати, провел ладонью по щеке Вики, наклонился, опустив лицо в ее волосы. Они, как всегда, пахли травой, скошенным сеном.

— Кажется, выжил, — прошептал он. — Сегодня я выжил...

— Это еще неизвестно, — шало улыбнулась Вика, расстегивая на нем рубашку. — Самое главное впереди.

— Пощадишь?

— И не надейся! Ишь, размечтался!

* * *

Пафнутьев придвинул телефон, пробежал глазами по ориентировке, которую только что взял у секретаря, взглянул на календарь — не намечено ли чего срочного, поднял глаза на скрип двери. На пороге стоял Дубовик. Его обычно скорбное лицо было озадачено.

— Паша... Тут к тебе посетитель рвется... Может, примешь?

— Кто?

— Неклясов. Собственной персоной с двумя телохранителями.

— Что ему нужно?

— По поводу вчерашнего происшествия... Жалуется. Убит друг, отобраны вещи, где второй его человек, он не знает, может, говорит, ему нужна помощь, лекарства, корм...

— Как он к тебе попал?

— Я раньше пришел... Тебя еще не было. Он уже сидел в коридоре. А по обе стороны два амбала...

Пафнутьев машинально перевернул листок календаря, взглянул в окно, на заснеженные ветви клена, повернулся к Дубовику. Тот все это время стоял у двери и, склонив голову, ждал решения начальства. Пафнутьев не был готов принять первого, точнее, одного из первых бандитов города. Но, с другой стороны, и уклоняться от встречи не хотелось.

— Как он настроен?

— По-моему, скандально. Но не угрожающе. Дурака валяет.

— Он всегда дурака валяет.

— На мой взгляд... Легкая истерика.

— Он всегда в легкой истерике. — Пафнутьев опять посмотрел на заснеженные ветки за окном, словно советуясь с ними. — Ну что ж... Пусть будет, как он хочет. Зови.

— Мне присутствовать?

— Конечно... Ты же ведешь дело... Вдруг возникнет вопрос, на который никто, кроме тебя, не ответит... Зови, — решительно сказал Пафнутьев, сбрасывая со стола в выдвинутый ящик все бумаги, записки, вырванные листки календаря.

Дубовик вышел, и через две-три минуты в дверь раздался деликатный стук.

— Входите, открыто! — громко сказал Пафнутьев.

Дверь тихонько приоткрылась и в узком просвете показалась худая, сероватая физиономия Неклясова. Он улыбался, показывая неестественно белые вставные зубы.

— Позвольте, гражданин начальник?

— Позволяю.

Неклясов вошел игривой походкой, куражливо осмотрелся. Пафнутьев сразу представил, как тот входил в камеру, получая очередной срок. Вот так же, наверно, просовывал голову в дверь, осматривая камеру, заглядывая во все углы и улыбаясь ее обитателям. На Неклясове был черный костюм, белоснежная рубашка, черно-белый галстук в косую полосу, блестящие остроносые черные туфельки. Следом за Неклясовым вошли двое ребят, по размерам своим явно крупнее средних. Лица их были спокойны, даже слегка сонные, но заметил Пафнутьев беспокойный блеск в глазах — знали, что не в простом кабинете оказались, к начальнику следственного отдела прокуратуры пожаловали. Остановившись за спиной Неклясова, они вроде бы остались безразличными, но скосили глаза в сторону Пафнутьева — как тот отнесется к их появлению.

— Неплохое помещение, — проговорил наконец Неклясов, закончив осмотр.

— Встречались и похуже? — поддержал разговор Пафнутьев.

— О! — восхитился Неклясов тонкостью воспитания Пафнутьева и в то же время давая понять, что шутку понял. — Побросала меня жизнь, поносила по белу свету.