Книга Кошкин стол - Майкл Ондатже

— Бесполезно. Слезай.

Я снова поставил колени ему на плечи, вцепился ему в смазанные бриллиантином волосы и стал спускаться, чувствуя, что не оправдал его ожиданий, — и это после мороженого и такого вкусного чая.

— Попробую кого другого, — пробормотал он себе под нос, будто меня уже и не было. А потом, заметив, как я огорчен, добавил: — Мне очень жаль.

На следующий день я застал барона у бассейна — он говорил с другим мальчиком, а потом они вместе ушли на верхнюю палубу. Мальчик был меньше меня, но, похоже, не такой ловкач, потому что через час он вернулся и говорил исключительно про чай и печенье, которыми его угощали. А еще через два дня барон снова пригласил меня к себе и попросил еще раз попробовать пролезть между планками. Сказал, что ему пришла в голову одна мысль. Когда мы проходили мимо стюарда, охранявшего вход в первый класс, барон снова сказал: «Мой племянник — выпьет со мной чаю». И через некоторое время я на совершенно законных основаниях вышагивал по коврам в салоне, высматривая на всякий случай Флавию Принс, поскольку это была и ее территория.

Барон попросил меня надеть плавки, и, когда я снял все остальное, он вытащил небольшой пузырек с машинным маслом, которое раздобыл в машинном отделении, и заставил меня намазаться густой черной жидкостью от самой шеи. После чего снова подкинул меня к окошку, перегороженному двумя планками. И все пошло как по маслу — я угрем проскользнул между планками и спрыгнул на пол в коридоре, по другую сторону двери. Постучал — барон, ухмыляясь, открыл мне.

Уже через минуту он выдал мне купальный халат, и мы зашагали по пустому коридору. Он постучал в одну из дверей, ответа не последовало, тогда он подсадил меня, и я на сей раз пролез в обратную сторону, в одну из кают класса люкс. Отпер дверь. Проходя мимо, барон потрепал меня по волосам. Вошел, с минуту посидел в кресле, подмигнул мне, а потом принялся осматривать помещение. Выдвинул несколько ящиков. Через пять минут мы вышли.

Оглядываясь теперь назад, я предполагаю, что он убедил меня: эти проникновения в чужие каюты — такая игра, в которую он играет со своими друзьями. Ведь вел он себя совершенно беспечно и непринужденно. Прогуливался по каюте, небрежно засунув руки в карманы брюк, посматривал на всякие предметы на полках и на столе, иногда заглядывал в соседние комнаты. Помню, однажды он нашел толстую связку бумаг и бросил ее в свою спортивную сумку. Однажды подцепил ножик с серебряным лезвием.

Пока барон все это проделывал, я таращился в иллюминаторы на море. Если иллюминаторы были открыты, до меня долетали крики игроков, которые метали кольца на нижней палубе. Это было интересно. Моя каюта, которую я делил с мистером Хейсти, размером была примерно с кровать в люксе. Однажды я забрел в ванную, полностью увешанную зеркалами, и вдруг увидел бесконечные шеренги собственных изображений — полуголых, покрытых черным маслом, только лицо коричневое, а волосы торчком. В зеркале стоял какой-то дикарь из «Книги джунглей», и его глаза, две белые лампочки, неотступно следили за мной. Как мне кажется, то был первый собственный образ или портрет, который отложился в моей памяти. Образ моей юности, который остался со мной на долгие годы: перепуганное, полуоформившееся существо, еще не ставшее никем и ничем. Потом я осознал, что в углу зеркальной рамы стоит барон и наблюдает за мной. Взгляд его был оценивающим. Можно подумать, он осознал, что именно я вижу в зеркале, будто и сам когда-то видел нечто подобное. Он бросил мне полотенце, приказал вымыться и одеться — вещи мои он принес в спортивной сумке.

Я с трудом дождался очередной встречи в нашей штаб-квартире, чтобы рассказать друзьям про это происшествие. Мне казалось, авторитет мой значительно вырос. Глядя вспять, я понимаю, что барон сделал мне некий незримый подарок, даровал нечто совсем маленькое, не больше карандашной точилки. А именно — умение совершать побег в иную сущность. Он указал мне на дверь, которую я отворил далеко не сразу, уже перевалив за двадцатилетний рубеж. Но смутные воспоминания об этих дневных часах остались со мной навсегда. Помню, однажды он постучал, не получил ответа, я проскользнул в окошко и впустил его — и тут мы с ужасом обнаружили, что в огромной кровати кто — то лежит, а прикроватный столик уставлен пузырьками с лекарствами. Барон молча поднял руку, подошел ближе и уставился на недвижное тело — позднее мы сообразили, что это был сэр Гектор де Сильва. Барон дотронулся до моего плеча и указал на металлический бюст миллионера, стоявший на гардеробе. Пока он обшаривал каюту на предмет ценных вещей — наверное, самоцветов, ведь именно за ними обычно и охотятся грабители, — я стрелял глазами туда-обратно, сравнивая металлическую голову с настоящей. Бюст венчала благородная львиная голова, совсем не похожая на ту, что лежала на подушке. Я попытался приподнять бюст, но он оказался слишком тяжел.

Барон перелистал документы, однако ничего не взял. Только снял с каминной полки маленькую зеленую статуэтку лягушки. Нагнулся ко мне и прошептал: «Нефритовая». А потом, неуместно-интимным жестом, схватил фотографию девушки, стоявшую в серебряной рамке у постели больного. Через несколько минут, когда мы шагали по коридору, он сообщил, что девушка ему очень понравилась.

— Кто знает, — сказал он, — может, до конца путешествия мы еще и познакомимся.

Барон вынужден был сойти в Порт-Саиде — к тому времени по судну поползли слухи о кражах, хотя, разумеется, никто и не думал подозревать пассажира из первого класса. Я знал, что из Адена он отправил несколько посылок — на случай, если будет устроен обыск. Понятия не имею, зачем он воровал, — может, чтобы оплатить путешествие первым классом, может, чтобы выручить хворого брата или старого сообщника. Мне он казался человеком щедрым. Я до сих пор помню, как он выглядел, как одевался, хотя затрудняюсь сказать, был он англичанином или одним из тех безродных бедолаг, которые незаконно присваивают себе титул. Знаю одно: в тех странах, где в окнах почтовых отделений вывешивают портреты преступников, я неизменно выискиваю его лицо.

Судно все шло на северо-запад, в высокие широты, пассажиры ощущали, что ночи становятся прохладнее. Однажды нам сообщили через громкоговорители, что после ужина на палубе перед Кельтской гостиной будет демонстрироваться фильм. К сумеркам стюарды установили на корме экран из жесткой ткани и вынесли проектор, который был загадочно накрыт. За полчаса до начала просмотра на палубе уже собралось человек сто гомонящих зрителей — взрослые сидели на стульях, а дети прямо на палубе. Мы с Кассием и Рамадином устроились как можно ближе к экрану. Кино мы смотрели впервые. В динамиках раздался громкий хруст, и на экране, который и сам был окружен уходящим к горизонту пурпурным небом, вдруг замелькали картинки. На наших глазах творилось волшебство.

До захода в Аден оставалось всего четыре дня, так что задним числом выбор «Четырех перьев» представляется мне несколько бестактным — там ведь проводится сравнение между жестокими арабами и цивилизованными, хотя и глуповатыми англичанами. Мы смотрели, как англичанину ставят клеймо на лоб (слышно было шипение горящей плоти), чтобы он мог сойти за араба, представителя вымышленного пустынного племени. Один из героев фильма, полковник, называл их «газарами — злобными, безответственными и агрессивными». Потом один англичанин ослеп, так как слишком долго таращился на пустынное солнце, и медленно бродил по экрану до самого конца фильма. Что до более тонких материй — джингоизм, отвага на поле боя, — их унесло крепким ветром в пролетающий мимо океан. Динамики были так себе, кроме того, мы не привыкли к монотонному британскому произношению. Мы просто следили за действием. А параллельно основному развивался побочный сюжет: судно входило в штормовую зону и, оторвавшись от драмы на экране, мы видели вдалеке двузубые вспышки молний.