Книга Кагуляры - Ефим Яковлевич Курганов

личность убитого была установлена. Им оказался некий Леон Жан Батист, студент католического колледжа Сен-Поль. Именно в колледже он сошелся с несколькими молодыми людьми, имевшими непосредственное отношение к кагулярам – в частности, с Габриелем Жеанте и Франсуа Гросувром. Те представили Леона Делонклю и Шуллеру.

Однако пред самым обрядом посвящения в кагуляры кандидат вдруг заявил, что передумал, поскольку собирается плотнее заняться учебой. То есть охотиться на евреев у него, видите ли, не хватало времени, потому что необходимо было читать учебники и готовиться к очередным экзаменам. Глупейшее оправдание!

Разумеется, в Секретном комитете все решили, что неудавшийся кагуляр намерен отправиться в полицию и что отпустить его нельзя, ведь Леон на момент своего отказа вступить в орден уже знал многих кагуляров в лицо. Вот и было принято решение предать молодого человека казни.

Осуществил казнь Филиоль, ассистировали же ему Жеанте и Гросувр, поскольку это они привели в орден неудачного кандидата, за которого поручились, а раз кандидат не оправдал надежд, то Жеанте и Гросувру требовалось понести ответственность за свой опрометчивый выбор.

Я знаю обо всём этом, между прочим, со слов самого Филиоля, то есть из первых рук, а полиция до сих пор ничего не знает. Все знали лишь то, что убийство – дело рук кагуляров и что данное преступление стало второй и окончательной частью пролога к 1937 году, бурному, страшному, кровавому, потрясшему всю Францию.

27 января

Прежде чем начинать краткую летопись дел Секретного комитета революционного национального действия, несколько слов следует особо сказать о Филиоле.

Много знающие люди уверяли, что он родился в 1909 году (в таком случае мы с Филиолем ровесники), и получается, что к 1936 году этому кагуляру было всего 27 лет. Однако именно он являлся настоящим мотором Секретного комитета, потому что обеспечивал фактическое движение намеченным курсом, то есть совершал свои страшные «подвиги», вызывавшие, кстати, не только у Делонкля, но и у почетных стариков, вслед за Делонклем покинувших «Аксьон Франсез», полнейшее одобрение. Например, маршалы д’Эспере и Петен, генерал Дюсеньер и генерал Вейган воспринимали деяния Филиоля и его молодых подручных как реванш за позорную неудачу королевских молодчиков и ребят из «Боевых крестов» 6 февраля 1934 года. Зато я чем дальше, тем больше приходил в ужас от всего происходящего. Фашистский революционный отряд Филиоля на деле оказывался просто шайкой убийц-садистов.

Кто же был сам Филиоль? На мой взгляд – чистый безумец, настоящий маньяк, хоть и высокий профессионал своего дела. Он был истинный виртуоз, даже маг штыкового удара, хотя мог лихо действовать и бритвой, и кинжалом. У Филиоля была превосходная коллекция бритв, обширная и разнообразная, содержащая лезвия самых причудливых форм. Он ею гордился, однако в первую очередь предпочитал в качестве оружия штык, и до прозвища Убийца кличка его была Штык.

Так вот Филиоль со всеми этими своими способностями лишь ждал часа, чтобы проявиться в полной мере, однако в «Аксьон Франсез» у него не получилось сыграть никакой особой роли. Казалось, что 6 февраля 1934 года наконец подвернулась такая возможность, но снова нет. Вот почему Филиоль взбунтовался и стал одним из кагуляров – ему надоело ждать!

Ещё одним важным обстоятельством для Филиоля явилось то, что он вдруг стал импонировать самому Эжену Шуллеру. Поддержка покровителя Секретного комитета значила в пределах кагулярского круга очень и очень много, а Шуллер обожал личностей чокнутых, способных на всё. И это понятно: он ведь и сам был способен буквально на всё. Пролитая кровь не пугала Шуллера, а скорее наоборот – подбадривала и стимулировала к совершению новых акций. И вот встретились две родственные души – Шуллер и Филиоль.

Так, странноватый молодой человек, а точнее – самый настоящий придурок (уж простите меня за прямоту), довольно долго околачивавшийся на задворках «Аксьон Франсез», бывший тенью Делонкля, вдруг стал очень серьезной политической фигурой. Филиоль вырос в заметную и вполне самостоятельную личность, с совершенно особой репутацией, которая во многих отношениях стала определять облик Секретного комитета революционного национального действия.

Сам же этот человек был маленький, тщедушный, хлипкий. Ручки тоненькие, но при этом необычайно цепкие и гибкие, и двигались они просто с какой-то нечеловеческой быстротой.

О своём проворстве Филиоль говорил мне не раз, и с особою гордостью, между прочим:

– У меня, дорогой Робер, есть свой индивидуальный подход. Надобно подтолкнуть клиента, чтоб он потерял равновесие. Опля! Сзади! Пикнуть не успеешь! Бритвой! Вжик! Перерезать сонную артерию и вену… Два фонтанчика крови… Дело сделано… Одно безупречное движение – и готово.

Также он не раз показывал мастерство владения штыком в редакционной зале «Аксьон Франсез». Филиоль метал штык с необычайной точностью, неизменно попадая в узкую щель меж двумя зеркалами и утверждая, что при этом рисует себе в воображении шею еврея или коммуниста.

Несмотря на то, что я всецело одобряю ненависть к евреям, должен сказать, что у меня вызывал удивление тот факт, что Филиоль при всех своих замашках считал себя добрым католиком. Каждое свое убийство он полностью оправдывал в религиозном смысле и даже видел в этих поступках чуть ли не подвиг во Имя Божие.

Не успев даже очиститься от крови очередной своей жертвы, Филиоль, говорят, падал на колени и истово молился:

– Господи, поведай мне, ради наступления Царствия Твоего, надобно ли, чтобы я ещё кому-нибудь перерезал глотку? Вокруг столько евреев, столько предателей Франции! Я готов это совершить во Имя Твое, Господи. Всех, кто не угодны Тебе, я готов залить их же собственной кровью.

В самом деле, он был готов, и множество раз почти уже механически совершал свои убийства. Раз – и удар кинжалом или штыком в сонную артерию! Вжик – и четырёхгранное лезвие бритвы разрезает шею!

Вы полагаете, я слишком уж сгущаю краски? Тогда предоставлю слово самому Филиолю. Да, есть такая возможность. У меня в блокнотике сохранилась крошечная заметка. Это текст, написанный Филиолем по моему заказу для «Я везде» («Je Suis Partout»). Я напечатал его и вырезку сохранил для истории. Это что-то вроде листовки. Привожу целиком.