Книга Металлист. Назад в СССР - Геннадий Борчанинов

и правда башку-то отбили…

— Он вообще чего?

— Да куда ему, не кинулся бы он, зассал бы…

— Слышь, Таранов, ты тоже базар-то фильтруй, — после некоторой паузы сказал Мартынюк.

На попятную пошёл, всё-таки, почувствовал что-то, увидел во взгляде. Не Таранька теперь, уже хорошо.

— Да без бэ, — сказал я, протягивая Мартынюку раскрытую ладонь.

Подлых ударов я ничуть не опасался. Время не то. За подлый удар его зрители сами потом уработают.

Данила пожал протянутую руку. Неохотно, но пожал. И слава Богу, что Саша Таранов тут не считается наравне с земляным червяком. И что я не в ПТУ, а в десятом классе.

А тут ещё и звонок прозвенел. Пионеры побросали окурки, быстрым шагом направились к школе, и я вместе со всеми.

— Ну ты даёшь, Санёк, — гоготнул кто-то, тихонько хлопнув меня по плечу.

Я обернулся. Канат Алибеков, ехидно улыбаясь, шёл следом за мной. Догнал, поравнялся.

— А ты вот скажи… Кинулся бы? — спросил он. — Он же тебя одной рукой бы опрокинул.

Немного задумался. Пожалуй, да. Иначе не стал бы и задираться. Я просто рос в девяностые, и там далеко не всегда решала масса. Дух важнее. Готовность пойти до конца. Мартынюк явно не был готов.

— Кинулся бы. Только фигня это, Канат, — сказал я. — Ну повозили бы мы друг другу по морде, разошлись бы. Только я-то знаю, что я прав. И он знает, что я прав, а он нет.

— Так-то да, — закивал Алибеков.

Остальные, из девятых и восьмых классов, незнакомые мне, закивали тоже. Хоть драки и не случилось, но обсудить было что, и ребята, перебивая друг дружку, делились впечатлениями на ходу. Я уже не слушал, ничего интересного они не произносили.

Вернулись в класс, где наряду с портретами Пушкина, Гоголя и Лермонтова висели портреты Маркса и Ленина, расселись по местам, подгоняемые недовольным взором русички.

Варя поморщилась, когда я уселся за парту.

— Ты теперь курить стал? — шёпотом спросила она.

Я молча покачал головой. Говорить, что это пацаны курили, а я рядом стоял, было как-то неловко. Да и кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Просто соседка по парте, случайный человек.

— Таранов! Где ваш учебник? — визгливо спросила учительница, пожилая, но молодящаяся женщина с сожжёнными пергидролью волосами.

Я встал, заслышав свою фамилию, Варя пододвинула учебник на середину парты. Назвать имя учительницы она мне не успела.

— Э-э-э… У меня его нет, — признался я.

— Безобразие! — взвизгнула училка. — Вы же теперь десятиклассник, взрослый, сознательный человек, комсомолец!

Ха-ха-ха. Вы даже не представляете, насколько взрослый. Почти ровесник, наверное. Всё-таки старели здесь рано.

— И поэтому я принял сознательное решение оставить учебник дома, — сказал я. — Забота об экологии родной страны. Ради производства учебников вырубается значительная часть советских лесов! И благое дело по обеспечению каждого школьника собственным учебником оборачивается экологической катастрофой в Европейской части РСФСР.

— Во заливает, — тихонько заржал кто-то на задних рядах.

Учительница фыркнула.

— Вы на уроке литературы, Таранов, а не на комсомольском собрании, — произнесла она, хотя я видел, что моя речь её несколько смутила. — Будьте добры в следующий раз принести учебник. Садитесь, товарищ Таранов. Орлова, придётся вам поделиться учебником с этим… Экологом.

Варины щёки порозовели. Я сел за парту, изображая из себя прилежного ученика, а сам думал о том, как подобный формализм и строгое следование правилам отбивают у учеников тягу к знаниям. Я, конечно, не педагог, но с высоты прожитых лет понимал, что далеко не все выпускники педа могут быть учителями.

— Как её зовут? — шёпотом спросил я у соседки.

— Тамара Леонтьевна, — ответила Варя.

Учительница отстранённо бубнила что-то про Горького, пока весь класс пытался сдерживать зевоту. Несмотря на то, что это был последний урок, сонливость накатывала со страшной силой. Представляю, что творится в классе, если поставить её урок на восемь утра.

Зато когда звонок возвестил об окончании ещё одного дня учёбы, все подорвались со своих мест в радостном возбуждении. И я тоже.

Глава 7

Из школы я шёл домой один. У сестёр уроки закончились раньше, а прибиваться к одной из компаний одноклассников или одноклассниц я не стал. Полупустой портфель казался почти невесомым, жёлтое осеннее солнце припекало так, что пришлось расстегнуть пиджак и несколько пуговиц на рубашке. Шёл и думал.

К моему удивлению, мне тут было нормально. Не сказать, что я влился в восемьдесят третий год, как тесто в формочку, были и раздражающие моменты, но в целом — нормально. Настоящему индейцу завсегда везде ништяк, и я решил, что если это произошло, то так и должно быть. Будем рваться наверх с низкого старта. Меня даже охватил некий азарт, предвкушение будущих свершений. Если я сумел добиться многого в своём времени, в девяностые и нулевые, то здесь и подавно сумею.

Но одно я решил твёрдо, никакого плагиата. Даже если авторы музыки или текстов ещё не родились, это всё равно будет плагиат, воровство, которое я терпеть не мог. Меня в своё время обвиняли в том, что «Сибирская Язва» сплагиатила несколько песен у Sodom и Testament,и пусть даже до суда дело не дошло, история вышла с душком, здорово потрепав мне нервы. Мне удалось доказать нашу невиновность, конечно, да и вообще, не украл, а вдохновился, как говорится.

Нет, рецепт быстрого успеха у меня был. Повторить успех и репертуар «Ласкового мая» до появления собственно «Ласкового мая», провернуть схему с фейковыми артистами и фонограммой, прочесать весь Союз с гастролями. Денег будет столько, что печку дома можно будет топить не дровами, а брикетами советских рублей. Но этот путь вонял слабостью. Да и при одной только мысли о том, что я буду прыгать на сцене в узких джинсиках, распевая мальчишеским тенорком про белые розы или седую