Книга Зов сердца - Дженнифер Блейк

Улицы были проложены с военной точностью, образуя кварталы, именовавшиеся островками благодаря канавам, которые копали для осушения; через каждую на перекрестках были переброшены мостки. Дома строились по-разному: некоторые сооружали из бруса и покрывали тростником; у других крыши были настелены из кипарисовой дранки, а стены сделаны из перекрещенных стоек, проложенных смесью из ила и оленьего волоса или серого мха под названием «борода капуцина», или еще выкладывались из кирпича известным способом «кирпич между стоек». Было даже несколько домов более состоятельных горожан, где полы имели два слоя: сначала из кирпича, а сверху обшиты досками. Кое-где поблескивали немногочисленные стеклянные окна, но большинство оконных проемов просто прикрывалось ставнями или промасленной бумагой, или тонко выскобленными шкурами, чтобы пропускать свет и задерживать холод зимой, и тканью редкого плетения, пропускавшей воздух, но летом защищавшей от туч мух, комаров, мотыльков и других насекомых.

Центром города была Плас Ройаль, открытая площадь, выходившая на реку. На ее дальнем конце фасадом к реке стояла церковь Св. Людовика, по левую руку от нее находился дом отцов-капуцинов, а по правую — городская тюрьма и караульное помещение. По обе стороны площади выстроились в ряд солдатские казармы. Неподалеку в красивом новом здании разместился монастырь урсулинок и больница милосердия, обслуживавшая на средства, оставленные одним богатым моряком. Для разрешения проблемы с наводнениями в городе, расположенном ниже уровня моря, за городской чертой был выкопан ров, принимавший все стоки из многочисленных отводных канав. Губернатор установил строгие правила строительства и содержания дамбы.

Однако у Сирен не было желания жить в городе. По сравнению с лодкой там было невероятно грязно. Улицы чаще всего представляли собой море грязи, отчего жилые кварталы превращались в настоящие острова, а если на них было сухо, то канавы, пролегавшие посередине, наполнялись отбросами и содержимым ночных горшков, опорожнявшихся каждое утро. Невозможно было уберечь нижние этажи домов от липкой черной грязи, пристававшей к башмакам и туфлям, — ее толстый слой приходилось соскребать лопатой. Собаки и кошки, цыплята и свиньи разгуливали, где придется, копаясь в канавах, трепыхаясь и вереща, выскакивали из дверей, когда их гнали оттуда метлами.

Вдоль речного берега, где стояли корабли, несло прелым запахом зерна, прокисшим вином, протухшей солониной и гниющими бананами с корабля, только что прибывшего из Сан-Доминго, а еще запахами посвежее — деревом и сосновой смолой, табаком и зеленым миртовым воском для свечей, ожидавших на королевских складах отправки во Францию и Вест-Индию на королевских судах «Ла Пи» и «Ле Парам».

По берегу реки было расположено и большинство таверн, кабаков, пивных и игорных притонов. Там собирались солдаты, свободные от службы, и те, кто жил за их счет, — проститутки, воры и проходимцы. Здесь же вдоль дамбы перед Плас Ройаль находился и рынок.

Особых формальностей здесь не соблюдалось. Иногда сооружали временный навес из тростника для защиты от солнца и дождя, но, когда он рушился, как обычно случалось во время осенних бурь, его не торопились менять. В середине зимы, как теперь, фермеры с немецкого побережья привозили на продажу лук, капусту, репу, трапперы поставляли енотов и белок, медвежьи шкуры и вытопленный жир, а рыбаки раскладывали свой улов от озерных креветок и отменной рыбы до черепах на суп. Некоторые хорошие хозяйки-француженки выносили на рынок лишних цыплят, гусей, уток, лебедей и голубей, другие предлагали выпечку. Тут была свободная негритянка, всегда торговавшая сластями, сваренными из молока, сахара и шоколада, или, при отсутствии последнего, из первых двух с добавлением дикого ореха-пекана. Там часто попадались занятые разговорами индеанки из племени чокто со своими корзинками и кожаными изделиями и сушеными лесными травами для приготовления лекарств и приправ.

Этой зимой овощей не хватало, потому что в прошедшем ноябре предатели индейцы из племени чокто нападали на немецкие поселения на побережье ниже города, воровали и захватывали в плен людей. Из-за неспокойной обстановки многие немцы временно оставили свои поля и переселились в город, под защиту солдат, другие вообще уехали навсегда, начать все сначала на новых, не столь отдаленных землях.

Неприятности с индейцами продолжались до сих пор. По соображениям безопасности сейчас не время было пускаться в путешествия по глухим местам: почти каждый месяц до города доходили известия о нападении на очередную партию охотников или торговцев, стоившем жизни. С другой стороны, в смутное время многие торговцы отсиживались дома, а индейцы охотно приняли их товары, если бы их доставили им. Любое дело вязано с риском, надо лишь точно взвесить, стоит ли овчинка выделки.

Вот в каком положении очутилась Сирен. Она хотела избавиться от надзора Бретонов. Для того, чтобы достичь этой цели, ей нужно было вступить в интимные отношения с Рене Лемонье. Если невозможно устроить, чтобы это произошло в уединении, значит, придется обойтись и так. Тогда следовал неизбежный вывод, что это должно произойти прямо в каюте на судне, пока Бретоны спят. Дело было не только в том, что время, отпущенное Пьером на поправку Рене, почти истекло; ее собственная решимость ослабевала, поэтому все нужно было сделать сегодня ночью. Удивительно, насколько все становилось ясным, стоило только взглянуть на вещи беспристрастно.

Публика на рынке представляла собой пестрое сборище. Домохозяйки с корзинами в руках ходили рядом с черными кухарками из зажиточных домов и джентльменами в париках, которые считали себя ловкими покупателями или просто предпочитали самостоятельно вести расходы. Монахиня в белоснежном апостольнике торговалась с женщиной в грязном потрепанном чепце за пучок петрушки. Полуголый индейский воин-чокто важно прошествовал, не обращая внимания на торговлю. За ним шли двое солдат, один в мундире, а другой все еще в ночном колпаке и халате — вольность в одежде, выдававшая в нем родственника мадам Бодрей, как шутили. То здесь, то там попадалась женщина, разодетая напоказ в шелка, которую можно было принять за знатную даму, но, скорее всего она оказалась бы любовницей одного из офицеров. Таких женщин не только открыто содержали, но и свободно принимали даже в губернаторском доме, где, будучи достаточно привлекательными, они могли занять положение выше, чем менее изящные жены колонистов. Губернатор любил хорошеньких женщин.

На рынке предпочитали обмен. Твердой валюты практически не существовало, а ценность бумажных банкнот, выпускавшихся короной, колебалась настолько сильно, что их принимали очень неохотно. Более того, за последний год в обращении появились поддельные банкноты, отчего люди стали еще недоверчивее. Многие жили, настолько бедно, почти впроголодь, что для них даже одна фальшивая купюра могла стать роковой:

Сирен обменяла расшитую бисером кожаную сумку, которую она сделала сама, на пару цыплят, потом одного из цыплят отдала за кочан капусты, горстку лука-шалота и два длинных батона хлеба. Гастон принял цыпленка, ухватив его за лапки, а Сирен повесила на руку корзину с овощами и хлебом. Они отправились домой.

Оки уже приближались к судну, когда Гастон внезапно замер посередине дороги.