Книга Подменыш - Кит Донохью

совсем не то, что я хотел сказать, а выглядели и того хуже — словно покосившийся забор. Тем не менее я упорно продолжал трудиться, описывая корявыми буквами и корявыми словами все, что происходило со мной в последние месяцы. К полудню обе стороны листа были испещрены повествованием о моих приключениях, а также смутными воспоминаниями о моей жизни до похищения. Я уже почти забыл свое настоящее имя, имена своих сестер, свою комнату, свою школу, свои книги, свои мечты о том, кем собирался стать, когда вырасту. Я надеялся, что когда-нибудь все это вернется, но без писем, которые мне подарил Лусхог, я бы пропал. Втиснув последнее слово на последнем свободном клочке листка, я пошел искать приятеля. Бумага закончилась, и теперь мне остро требовалось еще.

Глава 7

В десять лет я начал выступать перед публикой. В качестве благодарности нашим учительницам-монахиням, которые позволяли мне репетировать в школьной столовой, я согласился сыграть на рождественском концерте, в самом его начале. Пока дети наряжались в эльфов и волхвов, их родители под мою музыку родители занимали свои места. Вместе с моим учителем, мистером Мартином, мы подготовили программу, в которой были Бах, Штраус и Бетховен, а заканчивалась она одной из «Шести маленьких фортепианных пьес» Арнольда Шёнберга, скончавшегося годом ранее. Мы вставили в программу эту экспрессионистскую пьесу, абсолютно незнакомую нашей аудитории, и в память выдающегося композитора, и чтобы продемонстрировать публике мой широкий музыкальный диапазон. За день до концерта, после занятий я отыграл тридцатиминутную программу перед монахинями[15], которые то и дело, не одобряя наш выбор, хмурились из-под своих накидок.

— Замечательно, Генри, — сказала мать-настоятельница, она же директриса нашей школы, предводительница этой банды ворон, — очень необычно. Но вот последняя песня…

— Пьеса Шёнберга?

— Да-да. Очень интересная, — она оглядела сестер, подбирая слова. — А ты можешь сыграть что-нибудь другое?

— Другое, матушка?

— Что-нибудь более подходящее.

— Подходящее, матушка?

— Что-нибудь знакомое публике.

— Я не уверен, что понимаю вас.

— Ты знаешь какие-нибудь рождественские песни? Гимны? «Тихую ночь»[16], например. Или «Вести ангельской внемли»[17]… По-моему, это Мендельсон. Если ты играешь Бетховена, то и Мендельсона сможешь сыграть.

— Вы имеете в виду рождественские гимны?

— Не только гимны. Можно и песни. Ты мог бы сыграть «Колокольчики звенят» или «Белое Рождество»[18]?

— Это из фильма «Праздничная гостиница»[19], — добавила одна из монашек, — с Бингом Кросби, Фредом Астером и Марджори Рейнольдс. О, ты еще маловат.

— Кто-нибудь уже видел «Колокола Святой Марии»[20]? — спросила у своих подружек учительница третьего класса. — Как он там смотрится?

— Мне понравился «Город мальчиков»[21] с Микки Руни.

Взмахнув четками, настоятельница прервала эту беседу:

— Так ты мог бы сыграть рождественские песни?

Удрученный, я вернулся домой и принялся разучивать всю эту ерунду, про которую они говорили, используя вырезанную отцом из картона клавиатуру. На следующий день я сократил нашу программу примерно наполовину и добавил несколько рождественских песен. Пьесу Шёнберга я оставил, хотя и так было понятно, что никто ее не оценит. Рождественские песенки вызвали бурю аплодисментов. «Кретины», — пробубнил я себе под нос. И, когда вышел кланяться, сначала овации не вызвали у меня ничего, кроме отвращения. Но потом, вглядевшись в восторженную толпу, я различил лица моих родных и соседей, которые светились счастьем и благодарностью. Они испытывали искреннее восхищение от узнавания знакомых с детства мелодий. Воистину, нет подарка лучше, чем ожидаемый. Чем дольше длились  аплодисменты, тем приятнее мне становилось, и тем сильнее кружилась голова. Оте и аплодировал стоя. На его физиономии светилась радостная улыбка. От осознания своего успеха я чуть не упал в обморок. Мне захотелось большего.

Особенно сильно меня радовало то, что мой музыкальный талант имел человеческую природу. В лесу нет пианино. По мере того как мои магические способности сходили на нет, росло мое мастерство как музыканта. Я все больше удалялся от тех, в чьих сетях пробыл почти сто лет, и единственное, чего мне хотелось, чтобы они оставили меня в покое. После первого выступления я словно разделился на две части. Я продолжал трудиться под началом мистера Мартина, совершенствуясь в исполнении классики, и научился то греметь по клавишам, как Тор молотом, то заставлял инструмент вздыхать и плакать. Но в то же время, расширяя репертуар в угоду публике, я разучивал модные мелодии и песенки, звучавшие по радио, которые обожала моя мама. Мне нравилось и то, и другое, и «Хорошо темперированный клавир», и какой-нибудь шлягер вроде «Сердце и душа»[22]. Все это прекрасно уживалось во мне, а популярные песни позволяли к тому же еще иметь и кое-какой заработок, потому что я стал играть на танцах и вечеринках. Мистер Мартин сначала возмущался «бастардизацией» моего таланта, но я рассказал ему слезливую историю о необходимости доставать где-то деньги на оплату его же уроков, и он угомонился. И даже на четверть снизил плату за обучение. На деньги, заработанные на этих вечеринках, а также на доходы от маминого «куриного бизнеса» мы смогли купить подержанное пианино, которое стало подарком мне на двенадцатилетие.

— Что это такое? — спросил отец, вернувшись с работы в тот день, когда пианино установили в нашей гостиной. Его волшебный механизм находился внутри замечательного корпуса из розового дерева.

— Это пианино! — торжественно произнесла мама.

— Я вижу, что это пианино. Откуда оно взялось?

— Привезли грузчики.

Он вытащил сигарету, прикурил.

— Руфи, я знаю, что его привезли грузчики. Зачем они его привезли?

— Чтобы Генри мог заниматься.

— Мы не можем себе это позволить.

— Мы сами купили его. Я и Генри.

— На деньги, которые я заработал на танцах, — добавил я.

— И еще на «куриные» деньги.

— Вы его купили?

— Мистер Мартин нам посоветовал. На день рождения Генри.

— Ладно. С днем рождения, сынок, — буркнул он и вышел из комнаты.

Я играл, едва выдавалась свободная минутка. В течение нескольких лет я проводил за клавишами по нескольку часов в день, неизменно приходя в восторг от гармонии, которую рождали ноты. Музыка уносила меня, словно река, погружая мое сознание в такие глубины, где, казалось, не существует никаких других звуков, кроме тех, которые я сам извлекал при помощи этого магического инструмента. За лето я удлинил ноги на целый дюйм, чтобы лучше доставать до педалей пианино. Мистер Мартин удивлялся тому, как я научился раздвигать пальцы. Их подушечки стали мягкими и чувствительными. Гаммы из-под них текли рекой. Плечи ссутулились.

Чем больше увеличивалось мое мастерство, тем больше я осознавал важность музыкальной фразировки в повседневной жизни. Хитрость заключается