Книга Я знаю, что видел - Имран Махмуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свет в комнате Себа мягкий, по воздуху вьются ароматы лайма и базилика. Пролистываю вешалки с одеждой; не без некоторого стыда ищу себе пальто. Там висят совершенно новые, из смеси кашемира и шерсти, но я выбираю тяжелое и шерстяное. Примеряю, сидит неплохо, хоть он чуть плотнее и ниже меня. Его стиль в одежде – все эти чиносы и бледные рубашки – тоже нисколько не изменился. Будто бы жизнь поместила его в кокон.
Поначалу я переживаю, что беру его вещи, но потом рассуждаю, что у него все равно одежды больше, чем он может сносить. В общем, ничего страшного. Бросаю взгляд на туфли, крепко сжимаю проездной на тридцать фунтов. В конце концов, я знаю, он мой друг. Или был другом. Однако друзей, настоящих, как братья и сестры, не потерять с течением времени. Они как звезды, всегда на своих местах, и не важно, смотришь ты на них или нет.
Медленно спускаюсь по лестнице, останавливаюсь у зеркала рядом с входной дверью. Отрываю от лица пластырь. Меньше чем за день я переродился. Без малого тридцать лет не устояли перед хлопком, шерстью и ванной. Но того, что внутри меня, это не касается; там, я знаю, слои намного толще, а отметины – глубже.
Глава двенадцатая
Четверг
В такой одежде я могу отправиться туда, куда бы не попал в обычной жизни. Спрятав в воротник лицо, забредаю на территорию Даличской картинной галереи. Привело меня сюда, наверное, желание отыскать подходящее место, где бы в комфорте и покое поразмыслить. Пешие прогулки меня освобождают. Я сбрасываю с себя оковы бездействия и чувство, что заперт наедине с самим собой. Когда передвигаюсь по открытым пространствам, то замки размыкаются, а у меня появляются силы и дальше терпеть самого себя. Чем дольше я на свободе, тем лучше мне в компании собственной тени. Я не столь напряжен, не столь… химически нестабилен.
Так что там сказала полиция насчет этого человека, Сквайра? На показанных мне фото он довольно серьезно ранен. Но ведь после нашей встречи он не был таким, да? Я уверен, они ошиблись, задержав меня за это. Сделай я с ним такое, я бы помнил. Но разве полиция задерживает людей без причины? У них, конечно, есть свои целевые показатели, коэффициенты раскрываемости и всякие отчеты. Или же меня арестовали по какой-то другой причине? А может, я просто впустую потратил время, как тогда в больнице? Но даже будь оно так, я бы не вымарал все это из памяти, что-то бы да осталось. Осматриваю территорию галереи и чувствую, что правильно сделал, решив прийти сюда и спокойно все обдумать. Однако лишь оказавшись рядом с кафе, я понимаю: мы здесь уже бывали когда-то вместе с Грейс.
* * *
Мы оба допоздна работали в Сити, иной раз засиживались до рассвета. После таких ночных смен нам, как правило, предоставляли отгул, и по традиции в эти редкие дни мы отправлялись в южный Лондон к зелени. Конечно, не идиллический Кембридж, но зато здесь столько листьев, и в философском плане это место – полная противоположность нашему дому на северном берегу. Каждый из нас воспринимал по-своему. Грейс считала, что наши прогулки удовлетворяют ее духовные потребности. «Ступая по траве, чувствуешь себя ближе к земле, – рассуждала она. – В землю уходят все эти болтающиеся свободные электроны. А в философии буддизма…»
При упоминании Будды я удивленно вскидывал брови. В моем случае уравнение было гораздо проще: прогулки на природе южного Лондона помогали вырваться из мясорубки. Вспоминаю сейчас и сам удивляюсь, когда же оно возникло – стремление сбежать от собственной жизни? Не знаю. Но точно знаю, мы гуляли там, держась за руки.
– Купить бы здесь домик, – проговорила она.
– Надо бы купить. И правда, надо бы.
– Состарились бы в нем вместе. Ты бы ухаживал за садом, а я бы пекла.
Смеясь, укрыл ее своим пальто. Как сейчас помню.
– Не сказал бы, что выпечка – твой конек, – возразил ей.
В ответ она с картинным негодованием оттолкнула меня и воскликнула:
– Да ну!
А потом добавила:
– А как насчет той булки, что я однажды испекла?
* * *
Оглядываясь назад, поражаюсь тому, что она любила меня. Я пытаюсь отыскать в себе хоть какие-то проблески красоты и волшебства, как те, что сам видел в ней, но ничего не нахожу. Она говорила, я честный и нежный. Но главное, я умнее ее – вот что, по ее словам, ей нравилось больше всего. Вероятно, умных мужчин не так-то уж просто встретить. За это воспоминание я не цепляюсь; знаю, насколько обманчиво ее утверждение.
Выйдя из кафе, делаю пару кругов и направляюсь через дорогу в Далич-парк. По периметру он огорожен забором, но доски все потрепаны погодой и разболтаны. Позволяю ногам самим нести меня вперед. Кажется, будто за мною следят, но, обернувшись, вижу лишь деревья.
Полиция, судя по всему, больше заинтересовалась нападением на Сквайра, чем мертвой женщиной в доме. Такое возможно, только если мне не поверили. Может, им показалось, что я не в себе? Мне все время мерещатся призраки, которые идут по пятам, – уж не это ли они увидели? Надо было убедить их взять меня с собой в дом, вдруг она еще жива? Может быть, еще даже не поздно вызвать скорую?
Трясу головой, чтобы хоть немного развеять в ней туман. Боль остается, но понемногу утекает. Справа от меня вздымается холм, и я поднимаюсь наверх. Мокрая трава пахнет детством и Рори. Если получится, Рори к себе больше не подпущу. Как только он приближается, отталкиваю его, но иногда, как сейчас, застигнутый врасплох тем или иным запахом, все ж таки переношусь к нему. Влажная трава, и он, шести или семи лет, катится вниз по холму. Визжит. В следующее мгновение ему уже не шесть или семь, но двадцать шесть. Он в самом конце своей жизни.
Когда Рори было двадцать шесть, он умер.
И теперь он приходит ко мне; вот так, вся его жизнь на одном слайде. Детство – взрослая жизнь – смерть. Когда думаю о нем, память скрывает от меня что-то. Он упал с одиннадцатого этажа своего многоквартирного дома в Холборне, но я не уверен, могу ли доверять своим воспоминаниям во всех деталях, или же они лишь попурри из воображаемого и реального. Я точно помню, как мы, будучи детьми, часами бродили вместе по паркам с одной лишь десятипенсовой монетой – чтобы позвонить, если что.
