Книга Мое чужое лицо - Ника Муратова

— Я понимаю ваши чувства, — осторожно произнес профессор. Психолог предупредил его, что первоначальной реакцией может быть довольно сильный шок, но в итоге радость от возможности вернуться в нормальную жизнь должна пересилить. Булевский, однако, все равно был уверен, что после сотворенного им чуда, пациентка должна быть страшно благодарна судьбе за подаренную удачу. Он ожидал некоторого удивления, вопросов, радости, чего угодно, но только не такого откровенного ужаса и отвращения в глазах.

— Вам еще предстоит свыкнуться с новым обликом, — вкрадчиво продолжил он, — это не придет сразу. Но зато….

— Как вы посмели? — сдавленно прошипела Альбина. — Как вы посмели так… так надругаться надо мной? Вы решили, что я подопытная крыса? Вы решили, что надо мной можно издеваться?

— Что? — Булевский покрылся пунцовыми пятнами. — Да я вам вернул здоровье, дал возможность вернуться к нормальной жизни, вернул жизнь, можно сказать! Думаете, это было легко?

Альбина закрыла лицо руками, словно стыдясь показывать его.

— Как вы могли пришить ко мне эту гадость, не спросив меня? Кто дал вам право решать, хочу я этого или нет? Да я бы лучше умерла, чем жить с таким лицом!!! Он мне нужно, слышите, не нужно!!!!! Можете забрать его к чертовой матери!!!!

— Во-первых, успокойтесь, — попытался взять в себя в руки уязвленный Булевский, успокаивая скорее себя, а не её. — Во-вторых, вы просто не видели себя до операции — вот это было действительно отвратительно. Если бы видели — сами взмолились бы сделать вам эту операцию. А спросить вас мы не могли по той причине, что вы, дорогая, находились в бессознательном состоянии, а ждать у нас не было времени — вы в любой момент могли вообще умереть. Некоторые, ммм, косметические недостатки мы можем попозже исправить, сейчас пока ничего нельзя трогать, пока все не прижилось и не начало функционировать в полную силу. Но ведь и так неплохо!

Булевский был хирургом, а не психотерапевтом. Разбираться в тонкостях женского восприятия красоты ему было недосуг. Он искренне недоумевал, чем же так расстроена Дормич. Он списал это на нервное потрясение от пережитого стресса в общем, и решил передать её на время в руки психологов.

— Я пришлю к вам психолога и он поможет вам пройти период адаптации. А потом мне надо будет представить вас научному миру. Такое достижение нельзя скрывать от общества.

— Идите вы к черту со своей наукой!!! Лучше бы я умерла!!! — крикнула ему вслед Альбина. — Я никого не хочу видеть!!! И попробуйте только рассказать кому-нибудь о том, что сделали со мной!

Булевский был не просто хирургом, а исключительным хирургом. Он знал все о человеческом теле, но ничегошеньки не знал о женской психологии. Всю жизнь он отдал науке и своим опытам, всю жизнь стремился к мировым открытиям и славе, и настолько был занят профессор этим, что совершенно не заботился о своей личной жизни. Справедливости ради надо сказать, что один он практически никогда не был — будучи известным хирургом, он не испытывал недостатка в женском окружении. Интеллект обладает удивительной эротичностью. Профессор в клинике, лектор в университете, ученый на совете, все они, находясь во власти своих идей, передавая слушателям энергию своих мозгов, гипнотизируют окружающих, заставляют их видеть не просто физическую оболочку, а светящийся изнутри интеллект. Конечно, речь идет о тех, у кого этот интеллект намного выше среднего уровня. А если к этому добавляется еще и элементы известности, власти, то эффект удесятеряется. Если встретить такого человека вне его деятельности, то, возможно, ничего примечательного и не обнаружишь. Но как только он попадает в сферу своей области, тут то и начинаются чудесные превращения…

Булевский обладал исключительным интеллектом, известностью в своей сфере и властью в рамках своего института. Своего рода бог на своей территории. Всегда находились молоденькие медсестры и аспирантками, которые с замиранием смотрели ему в глаза и ловили каждое слово. Эти незрелые души наивно полагали, что смогут спасти сердце одинокого светилы и скрасить его досуг. Булевский от внимания и заботы не отказывался, но ему было явно не до любви и серьезных отношений. Женщины приходили и уходили, а его работа была всегда с ним. Он и не делал никаких попыток удержать их и искренне не понимал, чего им еще нужно и почему они так печально смотрят на него перед уходом. Каждая новая пассия прибавляла ему вдохновения, но не могла вытеснить любовь к науке.

Все эти женщины проходили стороной, не оставляя никакого заметного следа ни в его жизни, ни в его сердце. А то, что их сердца оставались полными разочарования и неуверенности в себе и в любви, его не волновало. До какого-то момента. Вернее, до того момента, как он встретил Сабину. Его аспирантка, молодая, по-восточному красивая яркой вызывающей красотой, буквально сбила его с ног при первой же встрече. Когда он увидел её в своем кабинете, увидел эти черные брови, изогнутые идеальной дугой, длиннющие ресницы, окутывающие тайной миндалевидные глаза невероятной выразительности, тонкий прямой нос, пухлые розовые губы, манящие капризным изгибом… Булевский влюбился. Влюбился впервые за свои пятьдесят с небольшим лет. Как мальчишка. Как бывает только в первый раз — безоглядно, без головы, без оговорок. Сабина, с её иранской кровью, доставшейся от отца, была девушкой покорной и тихой, немного даже застенчивой. Казалось, она не совсем понимала, какой красотой она обладает, и совершенно не манипулировала ею. На неприкрытую страсть Булевского Сабина реагировала весьма сдержанно, не отталкивала, но и не приближала, держалась всегда с подчеркнутым уважением, не переходящим, однако, в подобострастие.

Булевский носился с ней и вокруг нее, как помолодевший в одночасье петушок. Коллеги дивились его невесть откуда удесятерившейся энергии, фейерверку идей, чудодейственной трансформации вечного цинизма в мальчишеский оптимизм. Привыкший к легким трофеям среди прекрасной половины человечества, Булевский не совсем понимал поначалу, почему Сабина, муза его мечты, не спешит в его объятия. Недели сменяли недели, месяцы сменяли месяцы, а она продолжала держаться на почтительной дистанции. Однако, это не мешало им встречаться и вести долгие задушевные беседы.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Потому что я с севера, что ли,

Я готов рассказать тебе поле,

Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Булевский читал ей Есенина, едва касаясь ее черных блестящих волос, размышляя о том, что понимает, как и почему поэт создал свои персидские мотивы. Сабина в ответ слушала, склонив голову, несмело улыбалась, а потом мягко переводила разговор в другое русло.

— Всеволод Наумович, почему вы не заканчиваете свою статью?

— Не знаю, времени нет, — отмахивался он.

— Но ведь это так важно, ученые ждут этой информации, вы не можете обкрадывать научный мир, не делясь своими мыслями! Это преступно, если хотите знать!

При этом голос ее звучал так же тихо, как и всегда, но в нем появлялись твердые, упрямые нотки, выдававшие бурлящие глубоко внутри эмоции.