Книга Красота и уродство. Беседы об искусстве и реальности - Митрополит Антоний (Блум)

серый, дует ветер, завывая, сквозь ветви деревьев, идет ливень – вот подходящая погода для расставания и т. д. Это половина разломанной монеты. Вторая половина есть у каждого из нас. Но иногда образность оказывается более сложной – осмелюсь сказать, что она может быть настолько сложной, настолько отвечать определенному моменту, что даже автор может оказаться в замешательстве, если спросить, что он имел в виду. В одном из писем русский поэт Александр Блок, один из величайших поэтов, поэт-символист, пишет: «Когда я перечитываю свои стихи, которые я так хорошо понимал, все символы были в них настолько очевидны, я больше не понимаю их – они отражают видение одного мгновения, а затем исчезают…» [52] Поэтому, когда мы читаем стихи, мы можем увидеть что-то другое, можем ничего не увидеть или мы можем заново уловить тот опыт, который сам поэт потерял.

Есть еще один способ, как передать смысл, который я не понимаю в поэзии или прозе, но который, мне кажется, я лучше или даже слишком хорошо вижу в абстрактном искусстве. Помимо некоторых абстрактных художников, которые просто пытаются сделать что-то невиданное – и это бывает не только в искусстве, – есть художники, которые чувствуют, что необходимо разрушать системы: системы умственных категорий, которые веками формировали представление об окружающих предметах, ситуациях и опыте. Этот опыт видимого, слышимого и осязаемого мира стал заложником умственных категорий, которые должны быть разрушены, как должна быть разрушена система, чтобы человек смог дышать. Чтобы человек мог, освободившись от чрезмерно навязчивой рациональной структуры, обрести нечто большее – новое ви́дение.

Я дам вам пример, который граничит с тем, что я говорю об образе. Психолог, профессор Бристольского университета Ричард Грегори [53] написал книгу «Разумный глаз», в которой показал, как часто мы узнаем что-то, видим что-то, потому что мы знаем, как смотреть на вещи, знаем, как различать их. Он воспроизвел очень интересную фотографию. На ней изображен далматинец (знаете, такие собаки, которые покрыты пятнами, как будто у них корь), стоящий на фоне поверхности, покрытой лужами. Лужи и пятна на теле собаки практически одного и того же размера. Разумеется, когда мы смотрим на собаку, мы видим ее, когда она стоит, когда она в движении и т. д. Но когда мы видим собаку на таком фоне, обычно ее контур выделен линией, которая придает ей очертания. Однако здесь он убрал контуры, и мы не можем увидеть собаку. Мы не видим ее, пока, приложив усилие, не различим два более мелких пятнышка – ее глаза и еще два пятнышка – ее ноздри. Затем мы с удивлением обнаруживаем продолговатую лужицу, и понимаем, что это тень хвоста собаки, и так постепенно мы можем восстановить очертания всей собаки. Я чувствую, что иногда абстрактное искусство стремится к такому смещению общепринятого взгляда – взгляда, который навязывают нам наши умственные схемы и формулировки, чтобы взглянуть на вещи по-новому. Безусловно, когда вы посмотрите на далматинца на этом фоне, вы в конце концов различите того же далматинца, но, с другой стороны, сам факт, что вы отодвинули эту реальность и взглянули на нее заново, может позволить вам, помочь вам обрести новый взгляд на вещи. В вашем видении появится та новизна, которой вы не смогли бы достичь, если бы снова и снова смотрели на картину, проецируя на нее собственные категории.

Французский писатель Андре Мальро сказал, что созерцание окружающего мира, восприятие красоты и уродства и просто взгляд художника – не практичный, не утилитарный взгляд на окружающий мир – должны привести нас к видению, затем к размышлению, но не для аналитических выводов, а к более глубокому размышлению о том, что видимое значит для нас или что оно значит само по себе. А затем должно произойти своего рода избавление нас от того, что нам предлагают наши умственные представления, – освобождение нас самих от человеческих построений в попытке увидеть объект, а не самих себя или свое заранее сложившееся понимание. Конечно, опасность воспринимать мир в наших человеческих категориях есть всегда. Однако у нас остается возможность попытаться научиться – я уже говорил об этом и не хочу повторяться, – мы можем поступать иначе, если научимся смотреть на вещи неэгоистичным, беспристрастным, чистым взглядом. Неэгоистичным – в том смысле, что мы должны смотреть на вещи, не думая, как они повлияют на нас, видеть предмет, а не самих себя – свое отражение, свои умственные проекции, источник опасности или удовольствия для нас самих. Мы должны видеть вещи чистым взглядом, который рождается из этой свободы от страха или жадности, с которыми мы обычно подходим к окружающим нас предметам и живым существам.

Наконец, есть очень сложный мир притч. Мы слишком часто воспринимаем притчи просто как иллюстрации, точно так же, как в любом комиксе есть иллюстрации, которые не передают ничего, кроме того, что есть в тексте, но добавляют к нему что-то вроде яркого наглядного изображения. Но притча гораздо богаче и интереснее, потому что в ней содержатся одновременно и объект, и мы сами, она подключает всю нашу способность к воображению и весь наш опыт в неограниченной степени. Я бы хотел поразмышлять об этом и привести как пример геометрические фигуры.

Мы знаем, что у круга есть центр. Законченное утверждение, самоочевидное утверждение подобно кругу, имеющему центр. Если вы встанете в центре, вы сможете увидеть фигуру целиком. Любое фактическое утверждение будет подобно этому образу. Эллипс – продолговатая фигура, похожая на круг, на котором кто-то сидел и раздавил его, и он растянулся так, что в нем появилось два полукруга.

Эти два полукруга не полные, они связаны двумя кривыми, но у каждого из них есть свой фокус, и между этими двумя фокусами очень любопытная связь. Если вы полностью восприняли то, что есть в одном из фокусов, вы сможете воспринять то, что есть в другом, и наоборот. Это похоже на принцип шепчущей галереи в архитектуре. Если вы стоите в месте, где находится один фокус, а кто-то другой находится в другом фокусе, то самый тихий ваш шепот будет слышен из противоположного фокуса очень четко, тогда как ни в одной другой части эллипса ваш голос не будет воспринят.

Это очень важный способ передачи смысла в словах, музыке и в других формах выражения, потому что создатель произведения говорит из определенной точки и, чтобы его услышать, вы не сможете просто попасть в эту точку, потому что вы не можете отождествиться с ним настолько, чтобы получить его восприятие опыта, но вы можете пойти