Книга Любовь на Таганке - Нина Сергеевна Шацкая

или иной комплекс или цикл из спектакля. Я не могу сказать, что для меня начинается спад там, где идет тема военная. Действительно, есть какая-то растянутость, но это связано с самой поэзией Высоцкого. Мы знаем, что Высоцкий писал циклами. Происходит поворот внутри каждого цикла. Вы выбрали цикл, а потом снова и снова повторяете, в то время как надо выбрать удачные и лучшие вещи в каждом цикле.

Начало смотрится легко, потому что это начало спектакля, это первые блатные песни. И это необходимо. Дальше, когда начинается круговращение во второй половине спектакля, они воспринимаются труднее. Поэтому отбор нужно проводить в каждом цикле, отбирая самое удачное и лучшее. Прием с Гамлетом мне кажется удачным и интересным, и голос Высоцкого, когда он читает монолог. Это прекрасно, потому что это вторгается в ткань поэзии. Но сам этот прием растянут. Вы возвращаетесь каждый раз к нему, в то время как он должен быть сделан отчетливо, как бы на пуантах, возвышенно, а не каждый раз возвращением довольно настойчивым. О дозировке знакомого и незнакомого. Для меня как человека, слышавшего много, здесь все равно много незнакомого, информированного, как теперь модно говорить. Дозировка между тем, что зритель знает, что уже привычно, популярно, и новым – это существенная вещь для спектакля. Вещи популярные должны быть в определенной дозе. Закон восприятия таков, что всегда приятно услышать то, что уже знаешь. Но всегда интереснее и приятно слышать новое. Поэтому этот закон дозировки должен быть очень выверен. Дайте знакомое, а дальше идет новое. Я не развиваю эту мысль, но думаю, что это понятно. Почему спектакль идет по возрастающей? Потому что он идет от знакомого к незнакомому. От того раннего, блатного Высоцкого через бытового Высоцкого, которого мы знаем, к тому новому Высоцкому, который открывается для зрителя.

Он не был сатириком обличающим. Он был человеком, который искал в себе самом и находил все эти внутренние противоречия, весь трагизм существующего для себя.

Тема смерти не может не быть, потому что она присутствовала у Высоцкого, как у всех…

ЛЮБИМОВ: К сожалению, не у всех. Некоторые думают, что они бессмертны.

ТУРОВСКАЯ: У поэта это даже тема судьбинности.

ЛЮБИМОВ: У нас считается даже неприличным видеть себя в этом смысле, думают, что мы бессмертны, и часто ведут себя очень странно, если не сказать – безобразно. Если бы думали о смерти больше, думаю, что многих безобразий не было бы. Такие вопросы необходимо ставить, мне кажется.

ТУРОВСКАЯ: Может быть, эту тему тоже на пуантах нужно провести, она в последнем эпизоде несколько опустилась. Нужно начать это несколько раньше, как предчувствие.

В конце внутреннее ощущение, внутренняя жизнь показана по-настоящему у незримого Высоцкого. Это замечательно, это то, что дает тон спектакля. Прав Капица, который сказал, что много финалов. Много раз есть ощущение, когда вы выходите на мощную заключительную ноту. Я понимаю, что это трудно, но здесь повторение.

ЛЮБИМОВ: Это не мы, это он, он все поет как в последний раз.

ТУРОВСКАЯ: И все равно, он ушел от этого не совсем, не так, что перестал откликаться. Если это ужатие сделать, стройнее выстроить каждый эпизод… А то финала не видно из-за многочисленности повторов. Все это будет красиво, и спектакль будет таким, каким должен быть.

АХМАДУЛИНА: У меня благодарности больше, чем отчетливого художественного мнения. Мы все вам безмерно признательны за доблестный поступок в отношении Высоцкого. Сразу недостатки лиц, которые вам дают советы ставить это дома, отвлекают от недостатков спектакля, и понимаешь, что недостатки спектакля гораздо менее уязвимы, чем недостатки соответствующих инстанций в их реагировании. За время спектакля зритель невольно подвергается, если можно так выразиться, слишком переживаниям, которые не всегда в степени своего воздействия зависят от художественного способа причинить страдания, потому что в данном случае велика сама мука памяти о Володе.

Мне иногда не хватало только голоса Высоцкого. Его обаяние велико, хотелось, чтобы театр больше соответствовал самовольной собственной сильной художественной идее.

Не могу согласиться с тем, что много «Гамлета», я ждала больше в подтекстовой части. Я помню ваши первые рассуждения, и мне понравилось соотношение с Гамлетом, потому что от Шекспира вообще ничего, кроме хорошего, взять нельзя.

Иногда мне казалось, что ваше собственное режиссерское умение и желание что-то сделать просто уступает место Володе, который действует на человеческие чувства сам, и невольно хотелось просить вас, чтобы ваша самовольная личная энергия, то, что на вашей сцене нас всегда так терзает, проявилась. Иногда кажется, что создается своеобразная обстановка некоего курорта для зрителя, бездействия. Володя сам что-то делает, и это нас освобождает от собственного сильного проявления. Хотя очень благородно со стороны труппы так все отдать Володе, ничего не взять себе. Это скромно, доблестно, хорошо. Но все-таки, я думаю, нет, вы никого не смутили, если бы рядом с Высоцким, с Володиным участием было театральное, режиссерское решение проблемы, которую ваш театр нам предлагает.

Проблемы явные в спектакле есть. Мне показалось, что много необязательных мест. Не потому, что их нужно устранить. Но иногда мне казалось, что это можно чем-то заменить другим. Я пылкий обожатель Филатова, но думаю, что, может быть, не обязательна сцена с Филатовым. И другие вещи казались необязательными. Главное в том, что жизнь, смерть и поэзия – ПРЕЖДЕ ВСЕГО. Это должно быть остро ранящей сутью. В общем, остается пожелать вам терпения и мужества в ваших невзгодах.

БАЧЕЛИС: Я хочу вернуться к высокой оценке спектакля, потому что театр сделал почти невозможное, потому что боль, которую испытал народ, все мы, по отношению к смерти Высоцкого, это страшно. Жизнь его была трудной, и он сумел на эту дыбу трудностей себя поднять. Это театр передает, это потрясающе. Я не согласна с тем, что надо сокращать за счет так называемых блатных песен.

Это сделано с удивительным вкусом, чувством меры без малейшего смакования, сентиментальности. Это по-настоящему изящно и соответствует стройности спектакля. Здесь перегнуть палку можно было бы как угодно. Тут сказалась и воля Юрия Петровича, и тот удивительный душевный накал, которым делается спектакль в общем.

Я присоединяюсь к тем, кто говорил, что военная тема очень важна в поэзии Высоцкого. Недооценивать военный цикл нельзя, но театрально он сделан невыразительно. Игры с конструкцией в данном эпизоде, изобразительных претензий, брезентовых полотен здесь не должно быть. Нужно освободить их от игры, стихии, отобрать абсолютное, необходимое с точки зрения театра, тогда сохранится то, чем была война для Высоцкого – ударом. Что я сократила бы без всякого сожаления, большой, но ненужный эпизод с цыганским гаданием.