Книга Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

Не зря же он попросил ее о помощи. Вот пусть помогает. Как умеет…��– С «Ирис» последние месяцы много работает заместитель начальника отделения…��– Без вас знаю. Заманилов в курсе. Он лично ведет разработку Накаямы и считает ее исключительно перспективной.��Марейкис непроизвольно сжал пальцы в кулаки. И без того неширокие глаза Чена сузились, отчего он стал похож на злобного буддийского божка.��– Не надо мне тут гримасы строить, – бросил комиссар, – представление о Заманилове у меня есть свое и вполне определенное. Он может работать продуктивно, вот и пусть работает, где партия приказала. Планы у него большие. Можно сказать, наполеоновские у него планы. А к Курихаре подведете другую… учительницу. Подумайте и к вечеру доложите Заманилову кого именно. Что предлагаете делать с документом? Бумагу Накаямы надо достать, но так, чтобы не впутывать «Ирис».��– Накаяма опять поменял печати на сейфах. Нужных оттисков у нас нет. Наши сотрудники на всех объектах докладывают, что замки он не трогал, а вот печати ему доставили из Японии, а мы прозевали их в вализах. Придется, Марк Исаевич, работать по Накаяме отдельно, но как, я пока сказать не могу. Ключи он носит в кармане брюк на одной связке с печатью. Если не задействовать «Ирис»…��– Не задействовать. Или… задействовать крайне осторожно. Как, пока сам не знаю. Идите и думайте. Быстро думайте. Завтра план изъятия документа из сейфа японского военного атташе должен лежать у меня на столе для утверждения.��– Марк Исаевич, через четыре часа в Москву прибывает некто Ватануки, якобы журналист, специальный корреспондент газеты «Осака Асахи». Я просмотрел подшивку за последний год, такой подписи не встретил. Очевидно, прикрытие. Шофер военного атташе Казимир Стефанович был целый день в посольском гараже, натирал машину воском, что делает только, если его передают для работы с послом, а сам Накаяма посещал Третьяковскую галерею, причем ходил туда пешком, но быстро вернулся. В контакт ни с кем не вступал. У меня есть ощущение, что они ждут этого Ватануки.��– А откуда этот… Ватануки едет?��– Из Варшавы. Больше ничего не знаем. Документы у него оформлены правильно, все чисто. По плану собирается пробыть в Москве месяц, потом по Транссибу во Владивосток и оттуда в Токио. Но очень похоже на инспекционную поездку резидента-фланера. Скорее всего, офицер Генерального штаба, проверяет европейские резидентуры. Помните историю с Касахарой?��– Да уж, такое забудешь, пожалуй… Чуть до войны дело не дошло. Честно говоря, если бы не ваша ловкость тогда. – Комиссар крякнул и потянулся к массивному серебряному портсигару с прикрепленной к корпусу табличкой «От Коллегии О.Г.П.У. за беспощадную борьбу с контрреволюцией». Взял в руку, показал Марейкису. – У вас ведь такой же?��– Никак нет, – бесстрастно ответил лейтенант, – у меня маузер. И я предпочитаю трубку.��– У меня тоже маузер, – рявкнул комиссар, – хватит мне тут… понимаешь. – Он бросил портсигар обратно на стол, задумчиво глянул в окно и подвел итог: – Поезжайте на вокзал. Вы же мастер ваших японских штучек. Сделайте так, чтобы вас никто не видел. Ни Накаяма, ни Стефанович, ни этот, как его…��– Ватануки.��– Ватануки. Посмотрите за ним. Как все закончится, мне доложите лично. Но задачу по замене ваших баб подъяпонских я с вас не снимаю. Более того, доложите одновременно по обоим пунктам задания.��– А…��– А с Заманиловым я поговорю сам. Свободны.��На Белорусско-Балтийском вокзале в тот день было настоящее столпотворение. Разъезжались участники закончившегося в Кремле Первого Всесоюзного совещания стахановцев. Перед входом на вокзал трепетал на осеннем ветру транспарант с только что сказанными вождем крылатыми словами: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее». Эти две фразы повторяли на все лады, казалось, абсолютно все. Каждый человек вокруг Марейкиса по-своему бурчал, бубнил, кричал, пел: «Жить стало лучше… Жить стало веселее… Жить… лучше… веселее…»��Марейкис с трудом вывинтился из пропахшей давно немытым человеческим телом и смазными сапогами внутритрамвайной массы и ловко спрыгнул с подножки, не дожидаясь остановки. Сегодня Арсений Чен был настоящим «стахановцем». По случаю работы на вокзале в такой день он облачился в отличный темно-серый костюм в узкую полоску на три размера больше, брюки от которого ловко заправил в надраенные сапоги. На пиджак набросил сверху плохо вычищенное пальто, широко распахнув его полы, чтобы каждый мог видеть значок депутата районного совета на одном лацкане пиджака и «Ворошиловского стрелка» – на другом. Маскировочный комплект завершала огромная кепка с падающим на глаза козырьком – самым трудным для Марейкиса всегда оставалось спрятать монголоидный разрез глаз. Правильность выбора одежды для поездки на вокзал подтвердила жизнь: только очутившись на площади, Чен почувствовал, что идет в строю таких же, как он, одинаково одетых людей с одинаковой походкой и даже на одном и том же, довольно высоком градусе, подпития. Окончательно слиться с толпой мешали едва уловимый запах дорогого одеколона, а не старых портянок, и трезвость. Чекист понимал, что это было опасно, и потому немного подыгрывал, делая походку чуть более вихлястой, чем она должна быть у трезвого человека, а поведение нагловато-счастливым, как и положено делегату стахановского съезда, который своими ушами слышал гениальное: «Жить стало лучше, товарищи! Жить стало веселее!»��Чен пришел вовремя. Точно рассчитал, чтобы успеть смешаться с вокзальной толпой, окинуть площадь цепким взглядом и занять удобное место в углу, за газетным киоском. Вот-вот должен был подойти экспресс из Берлина, следовавший в Москву через столицу вражеской Польши. Сама платформа, в отличие от вокзальной площади, была полупуста и просматривалась почти до самого конца. Но не только количеством людей отличался этот длинный кусок асфальта, безнадежно тянущийся в сторону Европы. Заметно выделялся он и по качеству. Большинство встречающих выглядели так, что как раз здесь «стахановец» Марейкис сразу стал бы заметен: модные шерстяные пальто в крупную клетку с огромными плечами и лацканами, у многих в руках букеты цветов – явно не для стахановок, у некоторых – солидные кожаные портфели, все – в перчатках, и почти поголовно – с сигаретами в зубах, отчего над платформой висел легкий сизый дымок.��Это облачко скоро бессильно поблекло и растворилось на фоне приближающихся клубов паровозного дыма и пара – к платформе, устало пыхтя, подошел состав. Кондукторы «шляф-вагенов», так же непохожие на проводников поезда Москва – Пенза, как непохожи были встречающие на элитной платформе на ожидающих поезд из глухого подмосковного Одинцово, сноровисто, но с достоинством спрыгнули на перрон и легкими движениями обтерли заготовленными тряпицами поручни, приготовившись помочь спуститься пассажирам.��В этот самый момент Марейкис заметил подполковника Накаяму, одетого в гражданское, а потому отличавшегося от остальных граждан лишь характерной для японцев приземистостью и элегантной кривоногостью. Подполковник выглядел истинным франтом: на голове у него красовался буржуйский котелок, на плечах серого пальто раскинулся пушистый бобровый мех, а в руках он