Книга Буддист - Доди Беллами

и хихикали оттого, как поразительно Лугоши похож на Чарльза Вайгля, писателя из Беркли. Пока шел фильм, Кевин то и дело восклицал: «Мэдж Беллами – вылитая ты!» А я возражала: «Нет, неправда». Ее уклончивое неприсутствие напомнило мне о том, как отношения с буддистом вводили и меня в какое-то состояние неприсутствия; я была настолько погружена в собственные бушующие эмоции и мысли о нем, что мир казался несущественным. Когда пошли титры, я с удивлением обнаружила, что одного из зомби играет актер с фамилией как у буддиста. «Белый зомби» оказался нашим фильмом, воплощением нашей обоюдной зачарованности. В финале Лугоши убивают и Мэдж возвращается в мир живых. Продолжая свое богомерзкое метафорическое прочтение фильма, скажу, что именно так я ощущала недели без буддиста – как постепенное возвращение к миру живых, снятие пелены неприсутствия с глаз, чтобы ясно увидеть то, что находится прямо передо мной.

В субботу вечером мы с Кевином пошли ужинать с Элизабет Хэтмейкер и Дотти Ласки: вечер был восхитительный, полный беспечной близости, которая редко бывает в компании из четырех человек, много-много смеха. Вернувшись домой, я сказала Кевину, что впервые почувствовала радость в обществе с тех пор, как рассталась с буддистом. Что-то переключилось, и мое сердце открылось. Теперь я задаюсь вопросом: а не прав ли буддист, когда говорит, что я саботирую наше воссоединение? Теперь, когда я уловила проблеск радости, какой бы мимолетной она ни была, я больше не хочу проваливаться в состояние неприсутствия.

* * *

11/11/10

Циклоническое расставание

Вчера буддист написал еще одно длинное письмо о том, какой я ужасный человек и что я заслужила/спровоцировала такое отношение к себе. Как знакомо. Закончил он тем, что наша взрывоопасная неприязнь высвободила столько энергии, что, возможно, нам стоит продолжать отношения, в этом что-то есть. Я думаю, это сарказм, но кто его знает. Мы действительно способны генерировать огромное количество энергии. И тут я задумалась: так по чему же я так страдала последние пару месяцев? По нему или по этой энергии?

Мой друг Маркус предупреждал: побереги свое океаническое чувство, не стоит направлять на буддиста энергию, которой место на алтаре. Конечно же, я всё сделала наоборот. Я не хочу разводить абстрактные рассуждения об энергии, хотя могла бы; но я осознала, что не веду скучную уединенную жизнь, что в ней уже есть и восторг, и энергия – от людей, которых я знаю, от среды, в которой я существую, от моего письма. Энергия во мне никогда не зависела от буддиста.

Поскольку буддист занимался «духовными» писательскими проектами, мы неоднократно говорили о духовной литературе. В духовных текстах он почти не упоминает о своей личной жизни, для него это целая проблема: а стоит ли, а получится ли. Я считаю, что эти вещи нельзя разделять. Меня всегда раздражала поэзия, на которую навешивали ярлык «духовной», как будто вся остальная по умолчанию обычная. Духовное против мирского, высокая культура против массовой и, конечно же, старое-доброе «душа против тела» – хуйня, а не дихотомии. Единственный способ познания мира – через несовершенную, разъебанную призму наших личностей и тел. Конечно, мои тексты о буддисте выставлены здесь на всеобщее обозрение, но таким образом я выставляю на всеобщее обозрение свою попытку что-то понять, не знаю точно, о чем – о желании, разумеется, и о траектории горевания, – но еще и о границах, о приватном/публичном, о форме и содержании, о хрупкости эго, о позоре и стыде быть оставленной или отвергнутой, о способах заставить себя писать на неудобные темы. Я пишу о своей жизни не потому, что она особенно интересна; скорее дело в том, чтобы не останавливаться, пока личное не станет универсальным, такое вот клише – хотя, конечно, ничего универсального нет. Меня не привлекает эссенциализм. Женщины писали мне фанатские письма, подбивали меня на это. Для них буддист стал кем-то вроде персонажа мыльной оперы. И они делятся со мной своими историями, своими расставаниями, своей борьбой с неотступной привязанностью.

Но хватит с меня киберуязвимости и честности. Пора направить эти силы на книжные проекты, которые я хочу закончить. Так что я прощаюсь с темой буддиста. Я уже говорила это, но на сей раз всё серьезно. Чтобы вытащить из себя еще хоть слово об этом, мне придется проявить серьезную концентрацию и дисциплину, которой требует Настоящее Письмо. Я собиралась написать более длинный, витиеватый пост – телегу о пошлом символизме, еще парочку колкостей в адрес буддиста, – но какая разница. Он такой, какой есть, а то, что между нами было, – циклон, порожденный совместными силами.

15/11/10/

Кошачья медитация

Сегодня днем медитировала на диване, скрестив ноги, а Квинси, мамина кошка, и Тед, мой кот, лежали по обе стороны от меня, подобно двум бронзовым львам у входа в Чикагский институт искусств. Я чувствовала усталость: мне по-прежнему нездоровилось, да еще и проснулась я на час раньше обычного из-за ярких сновидений, которые я просто обязана была записать. Квинси громко мурлыкала слева; Тед прислонился к моей правой ноге – такой теплый, что это было не слишком приятно в необычайно жаркий для середины ноября день. Я боролась со сном, но потом что-то изменилось и восприятие стало настолько ярким и многослойным, что звук и пространство ощущались объемными, как скульптура. Закончив медитировать, я несколько минут тискала Квинси и Теда. Они терпеть друг друга не могут, но иногда я ловлю их за нежностями вроде вылизывания ушей друг друга – впрочем, они быстро делают вид, что ничего подобного не было.

Вчера на вечеринке по случаю выпуска моей новой книжки, Whistle While You Dixie[9], я говорила с Нилом Леду о гиперкитчевых рисунках кроликов и сов, которые он на один вечер повесил у Линдси в коридоре. Рисунки кошек и сов – логическое развитие сделанных Нилом пять лет назад эскизов, которые он дополнил, усложнив композицию на свой вкус. Там, где было две совы, теперь кружатся пять или шесть. По мнению Нила, один из рисунков кролика – узорчатый и сентиментальный до жути, этакая оргия милоты, один кролик сливается с другим – передает суть моей книжки «Блев-манифест» (Barf Manifesto) в том смысле, что его рисунок тоже проблематизирует повседневность. Он считает, что мы создаем культурные объекты вроде странной композиции из кроликов в надежде, что это нас успокоит. Но вместо успокоения эти объекты приносят нам лишь больше проблем. Я бы не описала так «Блев-манифест», но мне нравится эта мысль. Мне не кажется, что задача писателя или